Джулия
Шрифт:
Когда-то люди верили священникам и от них ждали милости, успокоения, отпущения грехов, вечной жизни. Потом на смену жрецам веры пришли врачи и стали в своих стерильных, сверкающих белизной храмах решать человеческие судьбы, по собственному усмотрению даруя или отнимая жизнь. Чезена не мог без содрогания вспоминать жестокую агонию своей бедной матери, он был уверен, что врачи убили ее: лечили от артроза, а рак проглядели!
— Я вижу, вам все обо мне известно, — сказал помощник прокурора, став белым, как полотно.
— Может быть, и не все, но о ваших любовных похождениях
— Вот вы и добрались до шантажа, — презрительно скривив свои тонкие дрожащие губы, заметил Чезена.
— Нет, уважаемый Чезена, на этот раз вы ошибаетесь. Мы добрались до того места, откуда открывается выход.
Помощник прокурора резко наклонился вперед и прошептал, глядя прямо в глаза Армандо:
— Вы меня не остановите!
— Одобряю вашу решимость, — ответил ему Армандо, — но хочу предостеречь: по-моему, вы совершаете ошибку, которая может стоить вам карьеры и погубить ваше незапятнанное имя.
— Вы даром теряете время, депутат Дзани, — с пафосом сказал Чезена.
— Еще несколько слов, прокурор. Представьте себе, что некто засвидетельствует, что вы силой овладели малолетней сестренкой Дианы Браун. Служитель закона, подозреваемый в изнасиловании несовершеннолетней, — это позорное грязное преступление или нет, как вам кажется?
— Вы не имеете права! — помощник прокурора буквально задохнулся от злости. — Мои отношения с…
— Ваши сексуальные отношения с пятнадцатилетней девочкой уголовно наказуемы, — холодно произнес Армандо.
— Но с моей стороны не было никакого насилия! Она пошла на это добровольно.
— Если не считать активного посредничества старшей сестры, заинтересованной в таком влиятельном покровителе, как помощник прокурора Амилькаре Чезена, — уточнил Армандо. — Картина, прямо сказать, неприглядная, и если об этих фактах узнает ваше начальство, вряд ли оно будет заинтересовано в дальнейшем сотрудничестве с вами. Я уже не говорю о моральном, так сказать, облике — он выходит за всякие рамки, но представьте себе на минуту: два человека подтвердят под присягой, будто ваши сексуальные отношения с несовершеннолетней девушкой носили насильственный характер. Как вы отнесетесь к таким неопровержимым доказательствам?
— Но я невиновен!
— А ваши коллеги вам не поверят на слово и признают вас виновным. Как вы признаете виновным Гермеса Корсини, хотя я убежден, что суд с вами не согласится и восстановит его честное имя. Не смею вас больше задерживать.
Армандо встал во весь рост и, глядя сверху вниз на подавленного помощника прокурора, добавил:
— Лучше подумайте, как освободить Корсини. Если вы этого не сделаете, то почувствуете на собственной шкуре, что значит быть несправедливо обвиненным.
Лицо Армандо выражало гнев и решительность. В глазах помощника прокурора появилась безнадежная покорность.
— Не думаю, что это будет легко, — не желая признавать своего поражения, пробормотал он.
— Арестовать Гермеса Корсини было, наверное, тоже не так уж легко, однако вам удалось преодолеть все преграды.
— Сделаю все, что в моих силах, — ответил наконец помощник прокурора. Его
— Я ни минуты в этом не сомневаюсь, — сухо ответил Армандо и твердой походкой направился в вестибюль, где его дожидался телохранитель.
Десять минут спустя Армандо Дзани позвонил Джулии и пообещал ей, что очень скоро Гермес вернется домой.
Глава 3
Гермес обнял Джулию, и ей захотелось стать маленькой-маленькой, чтобы спрятаться в его объятиях. Для нее он остался таким же, как и прежде, — самым сильным, самым знающим, лучшим из лучших.
Они не виделись всего несколько дней, но эти несколько дней перевернули жизнь Гермеса. Опозоренный несправедливым арестом, наручниками, допросом, пребыванием в тюремной камере, он благодаря репортерам и журналистам превратился в преступника, лишился своей репутации. Блестящий хирург, спасший жизнь многим людям, талантливый ученый, боровшийся с раком, он был отстранен от своей должности и до суда не имел права заниматься профессиональной деятельностью.
— Ну как ты? — спросил он, прижимая ее к себе.
— Этот вопрос я должна задать тебе, мой бедный, мой любимый Гермес! Тебя оклеветали, а не меня. — И она стала покрывать поцелуями его лицо, шею, грудь.
— По крайней мере, они выпустили меня из тюрьмы. Посидев за решеткой, начинаешь понимать, какая это ценность — свобода, — сказал он, лаская ее обнаженные плечи.
Джулия не встречала Гермеса у тюремных ворот. Решение помощника прокурора освободить Корсини оказалось настолько неожиданным, что даже журналисты о нем не пронюхали: ни одного представителя прессы на улице не было. Гермес понимал, что освобождение обвиняемого до суда и свобода — не одно и то же; тем не менее он был рад, потому что надеялся докопаться до истины и восстановить свою поруганную честь.
Джулия приехала к нему сразу же, как только узнала о его освобождении, и они отдались любви, которая бывает особенно сладкой в горькие минуты. Теперь обессиленные и счастливые, они разговаривали вполголоса.
— Что ты будешь делать? — озабоченно спросила она.
— Отдыхать, — шутливо ответил он. — Я уже и забыл, что это такое. Наконец-то я могу распоряжаться своим временем и делать, что заблагорассудится. Ты поможешь мне составить маршрут путешествий, а то я, хоть и объездил весь мир, ничего, кроме залов заседаний, не видел, нет, вру, еще видел аэропорты и номера гостиниц. Так что впереди у меня новая, полная приключений жизнь.
Джулии было больно слушать его беспечную болтовню: хорошо зная своего любовника, она понимала, какая обида прячется за его наигранной веселостью.
— Лучше бы ты злился, ругался, честное слово! Тебе самому было бы легче, — заметила она.
Сколько раз, сталкиваясь с безнадежными, неоперабельными случаями, Гермес готов был взорваться, разнести от отчаяния все вокруг, но какой был в этом смысл? И он держал себя в руках и делал то, что было в его силах.
— Злость и ненависть не могут облегчить жизнь, — ответил Гермес, — они уничтожают человека как самостоятельную личность.