Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2
Шрифт:
Жильбер заметил, что она его ищет. Он не мог ошибиться, слыша под окном сухое покашливание в те минуты, когда Николь наверное знала, что он находится в своей мансарде, или угадывая в коридоре шаги девушки, предполагавшей, что он собирается выйти, или, напротив, подняться к себе.
Некоторое время он торжествовал, приписывая победу силе своей воли и рассчитанности ударов. Николь так старательно его выслеживала, что один раз даже видела, как он поднимается по лестнице к себе в мансарду; она окликнула его, но он не ответил.
Девушка пошла еще дальше в своем любопытстве
Было еще довольно светло, и Жильбер, заслышав шаги Николь, мог отчетливо разглядеть ее в щель между досками.
Она толкнулась в дверь, хорошо зная, что он у себя.
Жильбер не отвечал.
Для него это было опасным искушением. Он мог вволю унижать ту, которая таким образом хотела испросить прощение. Он был одинок, горяч; каждую ночь, когда он приникал глазом к двери, с жадностью пожирая взглядом чарующую красоту этой сладострастницы, его охватывала дрожь при воспоминании о Таверне. Раздразнив свое сластолюбие, он уже поднял руку, чтобы отодвинуть засов, на который он со свойственными ему предусмотрительностью и подозрительностью запер дверь, не желая быть захваченным врасплох.
«Нет! – сказал он себе. – У нее есть какой-то расчет. Она пришла ко мне по необходимости или имея какой-нибудь интерес. Она рассчитывает извлечь из этого выгоду. Кто знает, что суждено потерять мне?»
Поразмыслив, он опустил руку. Постучав несколько раз в дверь, Николь удалилась.
Итак, Жильбер сохранил все свои преимущества. Тогда Николь умножила уловки, чтобы не лишиться окончательно своих завоеваний. И, наконец, ее ответная хитрость привела к тому, что воюющие стороны встретились однажды под вечер около часовни.
– Добрый вечер, господин Жильбер! Так вы здесь?
– А-а, здравствуйте, мадмуазель Николь! Вы – в Трианоне?
– Как видите: я служу камеристкой у мадмуазель.
– А я – помощник садовника Засим Николь присела в изящном реверансе; Жильбер галантно поклонился, и они расстались.
Жильбер сделал вид, что поднимается к себе.
Николь вышла из дому. Жильбер бесшумно спустился и пошел за Николь, полагая, что она направляется на свидание к Босиру.
В тенистой аллее ее действительно ожидал мужчина. Николь подошла к нему. Было уже слишком темно, и Жильбер не мог разглядеть его лицо, однако отсутствие плюмажа так его заинтриговало, что он не пошел вслед за Николь обратно к дому, а последовал за мужчиной до самой решетки Трианона.
Это был не Босир, а господин в годах, по виду – знатный сеньор; несмотря на солидный возраст, у него была довольно быстрая походка. Жильбер подошел совсем близко и, забыв осторожность, прошел почти перед его носом; он узнал де Ришелье.
«Вот чертовка! – подумал он. – После гвардейца – маршал Франции! Мадмуазель Николь продвинулась по службе!»
Глава 24.
ПАРЛАМЕНТ
Пока мелкие интрижки зрели и развертывались под тополями и среди цветов Трианона, оживляя
Французский Парламент, представлявший вырождавшуюся оппозицию, вздохнул свободнее, когда к власти пришел капризный Людовик XV. Однако с тех пор, как пал покровитель Парламента де Шуазель, члены Парламента почувствовали надвигавшуюся опасность и приготовились предотвратить ее самым решительным образом.
Всякое большое потрясение начинается с малого, так же как великие сражения начинаются с отдельных выстрелов.
С той поры, как де ла Шалоте взялся за д'Эгийона, возглавив борьбу третьего сословия с феодалами, общественное мнение приняло его сторону.
Английский и французский Парламенты забрасывали короля протестами, однако то были протесты второстепенные, мелкие. Благодаря вмешательству графини Дю Барри король, назначив д'Эгийона командиром рейтаров, в борьбе с третьим сословием поддержал феодалов.
Жан Дю Барри дал этому шагу точное определение: это была увесистая пощечина любящим и преданным советникам, заседавшим в Парламенте.
Как будет принята эта пощечина? Вот какой вопрос обсуждался и при дворе, и в городе с раннего утра до позднего вечера.
Члены Парламента – ловкие господа: где другие испытывают затруднение, там они чувствуют себя свободно.
Они начали с того, что уговорились между собой, как им следует относиться к полученному оскорблению и какие оно может иметь последствия. Единодушно решив, что они принимают вызов, они ответили на него следующим решением:
«Палата Парламента обсудит поведение бывшего наместника в Англии и сообщит свое мнение».
Однако король отразил удар, предписав пэрам и принцам отправиться во дворец Правосудия для участия в обсуждениях, в том числе касавшихся д'Эгийона; те беспрекословно подчинились.
Тогда Парламент, решивший обойтись без постороннего вмешательства, объявил о своем решении, которое заключалось в том, что против герцога д'Эгийона выдвигаются серьезные обвинения, что он подозревается в совершении преступлений, могущих запятнать его честь, а потому этот пэр временно отстраняется от должности до тех пор, пока на заседании пэров не будет внесено решение по всей форме и в полном соответствии с законом и королевским указом, «не требующим никаких поправок», и с д'Эгийона не будут сняты все обвинения и подозрения, порочащие его имя.
Однако такой приговор ничего не значил, будучи провозглашен в тесном кругу и записан на бумаге: необходимо было его обнародовать, сделать достоянием гласности. Нужен был скандал, который во Франции способна была вызвать песенка, куплет приобретал власть над событиями и людьми. Необходимо было сделать обвинение достоянием всемогущего куплета.
Парижу только и надо было скандала. Враждебно настроенный по отношению к двору, равно как и к Парламенту, Париж находился в постоянном возбуждении и ожидал лишь повода для смеха, чтобы отдохнуть от слез, повод для которых ему неустанно подавался вот уже лет сто.