Е.И.В. штрафные баталлионы. Часть 1.
Шрифт:
Но тут вмешался бородатый крестьянин, до этого молча бледнеющий лицом. Он упал на колени и попытался обнять генеральские сапоги:
– Не велите казнить, Ваше Сиятельная Светлость! Бес попутал! – кривой волосатый палец указал на скромно стоящего Исаака. – Вот этот бес!
Обвиняемый возмутился:
– Ай, не смеши меня, Фёдор. Как тебе не стыдно обвинять человека, за малую толику согласившегося помочь твоим голодным детям? Будущим детям, но тем не менее…
– Половинную долю ты называешь малой?
– Жадность – грех!
– Уж не ты ли меня грехам учить будешь?
Бабах! Это Бенкендорф выстрелил из пистолета
– А ну обоим заткнуться и говорить по очереди!
Результатом вмешательства полковника стала некоторая ясность происходящего. Да что там ясность, целый заговор открылся! Оказалось, что присутствующий здесь некий Исаак вместе с крестьянином Фёдором Косым решили поставить ловлю разбежавшихся из деревни Воронино английских солдат на широкую ногу. Чуть ли не на промышленную основу, так сказать. Но супостаты быстро закончились – немногим удалось избегнуть гусарских сабель, и дело захирело едва начавшись. Но если остался спрос, то пытливый ум всегда изобретёт способ и найдёт достойное предложение!
Нашли… Из семидесяти двух приведённых предприимчивой парочкой пленников половина оказалась не понимающими русского языка чухонцами, остальные – немцы и французы. Среди последних шесть парикмахеров, четыре гувернёра из ближайших поместий, учитель танцев, управляющий имением князя Шаховского, а также булочник, собиравшийся посетить родственников в Митаве, но перехваченный на почтовой станции.
– Они ещё персидского купца предлагали, – подполковник Бердяга наконец-то справился с весёлой истерикой. – А у того бородища до пупа, и в красный цвет покрашена!
– Повешу мерзавцев! – рассвирепел генерал-майор, живо представивший, какое впечатление в столице произведёт рассказ о подобной конфузии. Если за невинную шутку в Калуге государь разжаловал из шефов полка в командиры, то в этом случае вообще в шуты определит. – Верёвки несите!
– Подождите, Иван Андреевич! – Бенкендорф повысил голос, привлекая внимание разгневанного генерала. – Вдруг мы неправильно поняли намеренья этих милейших людей?
– Что здесь непонятного?
– Но как же? – Александр Христофорович показал на затаивших дыхание злоумышленников. – Посмотрите на их честные лица!
– Рожи…
– Пусть рожи. Но там легко читается искреннее желание послужить государю и Отечеству в штрафных батальонах. Более того, я уверен, что и деньги им были нужны исключительно для приобретения ружей и амуниции. Подумайте, Иван Андреевич, откуда штафиркам знать о казённом обмундировании и вооружении?
– Вы считаете…
– Несомненно.
– А они…
Бенкендорф заглянул будущим штрафникам в глаза и ответил:
– Они онемели от восторга и от быстрого исполнения заветной мечты. Разве что… разве что просят подарить им по небольшому куску верёвки. На память, так сказать… Не так ли, господа штрафбаталионцы?
Фёдор с Исааком одновременно кивнули – большей синхронности и перед зеркалом не добиться.
Генерал справедливо решил, что раз уж гвардейский полковник занялся судьбой прохиндеев, то его может заинтересовать и другой вопрос:
– Александр Христофорович, я тут краем уха слышал о… хм… как бы выразиться… о довольно своеобразном отношении императора к пленным.
– Есть такое, а что?
– Не могли бы вы оказать любезность и… э-э-э…
– Забрать англичан?
– Да!
– А сами?
– Позвольте, Александр Христофорович, но эти тоже сдались сами.
– После того, как весь полк был уничтожен?
– Ну и что? Не вижу разницы.
Бенкендорф прищурился и медленно процедил сквозь зубы:
– А вы спросите у государя Павла Петровича, потерявшего двух сыновей в этой, заметьте, необъявленной войне… Да, спросите – есть ли разница? Или, если желаете, ответ можно найти ближе.
– Где?
– Хотя бы у него! – полковник указал на пробегавшего по двору Миньку Нечихаева. – Его отца так и не нашли?
– Нашли… – буркнул Борчугов и отвернулся. – Только ему не сказали… изрублен страшно.
– А вы говорите.
– Да, говорю! – произнёс генерал с вызовом в голосе. – То, что у мальчика погибли родители, ровным счётом ничего не меняет. Императорским распоряжением мой полк обязан принять на воспитание пятьдесят сирот, но это не значит, что я должен вырастить из них палачей!
– Под последними, надо полагать, вы подразумеваете мою дивизию. Господин генерал-майор? Хотите остаться с чистыми руками и незапятнанной репутацией? Не получится!
– Я бы попросил, господин полковник…
Бенкендорф уже не слушал. Отвернулся, бросив через плечо:
– Павел Петрович прав – высокоморальные чистоплюи погубят страну с не меньшим успехом, чем политические проститутки.
Вечер следующего дня.
Минька первый раз в жизни видел, чтобы совершенно пьяный человек не лез драться, не ругался, и не пытался пуститься в пляс. Даже песен, и тех нет. Генерал-майор Борчугов, который конечно же Его Превосходительство, а не Происходительство, даже после второго штофа остался добрым и мягким. Лишь иногда, когда крики ворон, собравшихся попировать у виселиц, становились излишне громкими, по его лицу пробегала едва заметная судорога. И улыбка превращалась в горькую усмешку.
– Привыкай, Миша…
– К чему привыкать-то, Иван Андреевич? – воспитанник получил разрешение в неофициальной обстановке обходиться без чинов, чем с охотой пользовался.
– Мир меняется, и по обыкновенной своей привычке, в худшую сторону, – Борчугов потянулся к штофу. – А привыкать нужно к тому, что завтра он станет ещё хуже.
Мишка пожал плечами, ничего не понимая. О каком ухудшении говорит командир полка, если жизнь стремительно улучшается прямо на глазах? Вот кто он был ещё два дня назад? Никто, конопатый недомерок, которому рупь цена в базарный день. А нонеча? Обут в настоящие сапоги, одет в ушитый по фигуре мундир! Парадный, правда, но подполковник Бердяга объяснил – до присяги государю о ином мечтать бесполезно. Но даже этого хватило, чтобы увидевшие Миньку соседи снимали шапки и величали Михаилом Касьяновичем. Тем более приятно слышать сие не от крепостных, а от крестьян вольных – полковник Бенкендорф своими полномочиями объявил деревню Воронино государственной собственностью. А Фёдора и Митьку Полушкиных наградил полусотней десятин из земель князя Шаховского. И дабы поименованный князь не явил претензию, выдал крепчайшую бумагу, позволяющую свободным землепашцам жаловаться прямиком канцлеру графу Ростопчину.