Эдельвейсы — не только цветы
Шрифт:
Головеня посмотрел на солдата, на шахматную доску с расставленными фигурами:
— Что-то не хочется. Вон со старшиной.
— В подкидного — пожалуйста, — отозвался Третьяк.
— Товарищ лейтенант, говорят, вы разряд имели, — не отставал солдат.
— Давно когда-то, — признался Головеня.
— Я тоже — перед войной. Может, все-таки одну партию, а?
— Ну, давай.
Головене выпало играть белыми.
— Пойти к новичкам, что ли, — тяжело поднялся старшина и, опираясь на костыли, заковылял к подъезду третьего
— Эк! — крякнул от удовольствия лейтенант, снимая слона.
Солдат будто ничего не заметил, думал, не сводя глаз с доски. Наконец, с шумом передвинул ладью:
— Стоп, пропала коняжка!
— Что поделаешь, война, — отозвался Головеня. И вдруг спросил: — Это он к каким новичкам пошел?
— С перевала, говорят, прибыли, — не отрываясь от доски, ответил солдат.
— Что?.. С перевала?.. — лейтенант неожиданно встал. — Потом доиграем. После… — и быстро пошел к третьему корпусу.
— Такая партия! — сокрушенно вздохнул солдат.
— Ладно, после, — обернулся Головеня.
Когда он вошел в третий корпус, многие из новичков лежали в коридоре на носилках: не хватало мест.
— Кто тут с перевала?
— Почти все, — ответил щупленький, лицо в веснушках, солдат. Он то поднимал вверх свои забинтованные руки, то опускал их, не находя покоя.
Лейтенант прошел по коридору, рассматривая раненых: ни одного знакомого. Видать, с другого направления. А как хотелось услышать, что сейчас в Орлиных скалах. Поговорив с одним, с другим, Головеня собрался было уходить, но, услышав голос худого, раненного в обе ноги бойца, остановился. Тот просил узнать, куда положили Ромашкина.
— Уж очень слаб Ромашкин, — жаловался солдат. — Матери написать бы — у него рук нету.
— А вы с ним откуда?
— Мы-то?.. Из Орлиных скал, товарищ лейтенант.
Головеня опустился на корточки:
— Из батальона Колнобокого?
— Так точно.
— Вот как, — оживился он, усаживаясь на пол. — Что там, в Орлиных?..
— Сдали Орлиные…
Рядом заворочался обросший черной бородой боец: он без рубахи, тело от шеи до поясницы в бинтах, порыжевших от крови и йода.
— Думал, кто из старых друзей найдется, — сказал лейтенант, лишь бы что-нибудь сказать. Больно было слышать — сдали…
Бородач повел глазами в сторону лейтенанта и прохрипел:
— Командир… Товарищ командир.
Головеня опешил. Где он видел эти горящие как угли глаза? Слышал этот голос?
— Товарищ командир взвода, — опять прохрипел солдат.
Лейтенант взглянул пристальнее, бросился к бородачу:
— Вано!.. Да ты откуда? Тебя ж похоронили!
— С того света, товарищ лейтенант.
В памяти Головени встала картина боя в Орлиных скалах. Вой, грохот… На тропу ворвались гитлеровцы. Они скоро поднимутся на наши огневые позиции, и тогда их не выбить. Подбежавший Егорка трогает его за плечо: «Смотрите! Смотрите!» Лейтенант поднимает
Лейтенант не слышал, как вошла сестра, как остановилась за его спиной и что-то сказала, может быть предупредила: посторонним нельзя, — но тут же отошла в сторону.
Бледный, с запавшими глазами, Пруидзе совсем не походил на того солдата-шутника, который не так давно вместе с Донцовым шагал по тропе, спасая его, Головеню.
— Значит, в пропасти побывал?
— В самой преисподней, товарищ лейтенант. Если бы не ангел-хранитель Калашников, лежать бы мне до второго пришествия!
— Калашников?
— Там в батальоне сержант такой есть. Красивый. Настоящий архангел Гавриил. Он и еще солдат — подхватили вдвоем и только пыль столбом!.. А искали Зубова.
— Как — Зубова? — удивился лейтенант.
— Зубов, говорят, тогда в пропасть упал.
— Странно.
— Его искали, а меня нашли. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
— Зубов не упадет, — с досадой произнес лейтенант и добавил: — Упустили гада!
Потрогав седеющие волосы Пруидзе, Головеня улыбнулся:
— А знаешь, Вано, на кого ты сейчас похож? Помнишь кинофильм «Абрек Заур?» На него, на абрека Заура! Посади тебя на коня, дай саблю в руки — чистый абрек. Ей-богу.
Сравнение понравилось солдату, он заворочался, пытаясь приподняться, но вдруг застыл от боли.
— Какой там Заур, встать не могу, — еле выдавил он.
— И не надо вставать. Я тоже таким был, не то что встать, головы поднять не мог, а теперь, видишь, хожу. Скоро выпишусь!
— Мать у меня здесь, — тихо сказал Вано. — Старая…
— Может, письмо написать? А то лучше Наташа домой сходит. А?
— Здесь Наташа?
— Здесь, — улыбнулся лейтенант. — И не только она. Донцов здесь.
— Степан жив?
— Живехонек, — лейтенант подсел ближе. — Только вот задержали его. Неразбериха какая-то… Я не верю, чтобы он сделал что-нибудь плохое. Не такой это человек. Скорее, не уступил какому-нибудь тыловику: язык у него, сам знаешь, как топор — не говорит, а рубит. Вот и решили припугнуть хлопца. Но такого не испугаешь, — лейтенант помолчал немного и заключил: — Донцова с музыкой бы встречать надо, цветы ему преподносить…
Со здоровьем Вано Пруидзе было пока неясно. Порой он чувствовал себя неплохо, но вдруг подступала боль, и тогда, стиснув зубы, он тяжко стонал. Врач уверял, что нет ничего страшного. Но где найдешь такого врача, который бы сказал больному всю правду? Таких врачей нет и, наверное, никогда не будет. И не потому, что не хотят, им просто не дано на это права. Если даже человек умирать будет, и тогда врач не скажет ему об этом, а непременно станет утешать, подбадривать: крепись, мол, дружище, все идет хорошо.