Эдинбургская темница

Скотт Вальтер

– Нужно ли клясться, что для спасения сестры я готова на все, дозволенное христианке?

– Никаких оговорок! – гневно вскричал незнакомец. – Дозволенное или недозволенное, христианское или языческое, – сейчас же поклянись выполнить мои указания или бойся моей ярости!

– Я подумаю, – сказала Джини, встревоженная его исступлением и опасаясь, что имеет дело если не с демоном, то с безумцем. – Я подумаю и дам тебе знать завтра.

– Завтра! – воскликнул он с презрительным смехом. – Кто знает, где я буду завтра! И где будешь ты сама еще нынче ночью, если не подчинишься мне? На

этом месте уже свершилось однажды страшное дело. Берегись, как бы не свершилось второе! Сейчас же клянись повиноваться мне во всем!

Он направил на несчастную девушку дуло своего пистолета. Но она не бросилась бежать и не лишилась чувств. Она опустилась на колени, прося пощадить ее жизнь.

– Это все, что ты можешь сказать? – спросил безжалостный злодей.

– Не обагряй рук кровью беззащитной женщины, которая тебе доверилась, – сказала Джини, не поднимаясь с колен.

– И это все? Ты ничего не хочешь обещать? Неужели ты дашь погибнуть сестре и заставишь меня пролить еще и твою кровь?

– Я не могу обещать ничего, – сказала Джини, – что будет против Бога и совести.

Он взвел курок.

– Да простит тебе Бог! – сказала она, зажимая глаза руками.

– Проклятие! – пробормотал незнакомец и, отвернувшись, спустил курок и спрятал пистолет в карман. – Я негодяй, но не настолько, чтобы поднять на тебя руку. Я хотел только напугать тебя… Не слышит! Лишилась чувств! О, я несчастный!

Джини, уже простившаяся с жизнью, пришла между тем в себя и быстро овладела собою, поняв, что он не намерен убивать ее.

– Нет! – повторил он. – У меня на совести – гибель твоей сестры и ее младенца; могу ли я прибавить к ним еще и твою? Я безумен, я преступен, я чужд сожаления и страха, я отдан во власть злого духа и навеки потерян для добра, но тебе я не причиню зла за все блага мира! Ради всего, что тебе дорого, клянись следовать моему совету! Хочешь, возьми мой пистолет, убей меня и собственной рукой отомсти за обиду сестры, но прежде выслушай меня: я укажу тебе единственное средство спасти ее.

– О, скажи, виновна она или нет?

– Она невиновна! Вся вина ее в том, что она доверилась негодяю. И все же, не будь на свете негодяев еще худших, да, худших, чем я, этой беды не случилось бы.

– А ребенок? Ребенок жив? – спросила Джини.

– Нет, он убит, злодейски убит, – произнес он тихо и мрачно. – Но без ведома матери, – добавил он поспешно.

– Почему же нельзя предать суду виновных и освободить невинную?

– Не терзай меня бесполезными вопросами, – сказал он сурово. – Преступникам удалось скрыться, и они сейчас далеко. Никто не может спасти Эффи, кроме тебя.

– Увы! Что я могу? – спросила печально Джини.

– Слушай! Ты разумна и поймешь меня. Я готов тебе довериться. Сестра твоя невиновна в преступлении, в котором ее обвиняют.

– Слава Создателю! – воскликнула Джини.

– Молчи и слушай! Женщина, принимавшая у нее ребенка, убила его, но мать ничего об этом не знала. Она невинна, как ее несчастный младенец, который прожил лишь несколько мгновений в этом мире несчастий – тем лучше для него, быть может! Она невинна, как ее младенец, и все же должна умереть, ибо доказать ее невиновность невозможно.

– Неужели

нельзя разыскать преступников? – спросила Джини.

– Ты думаешь, что можно убедить закоренелых злодеев отдаться в руки правосудия ради спасения своего ближнего? Стоит ли хвататься за эту соломинку?

– Но ты говоришь, что есть средство, – сказала испуганная девушка.

– Средство есть, – ответил незнакомец, – и оно в твоих руках. Мы не в силах отвратить от нее удар, но можно помочь ей уклониться от него. Ты виделась с сестрой, когда она ожидала ребенка, и она, конечно, говорила тебе о своем положении. А если говорила, это меняет дело. Оно тогда не подходит под статут, потому что сокрытия не было. Я, к несчастью, слишком хорошо знаком с судейской тарабарщиной: сокрытие беременности есть главное основание для обвинения в детоубийстве. Но ведь Эффи наверняка посвятила тебя в свою тайну. Подумай, вспомни… Я в этом убежден.

– Увы! – сказала Джини, – она ничего мне не говорила, только плакала, когда я спрашивала, отчего она так изменилась телесно и душевно.

– Значит, у вас заходила об этом речь? – спросил он с живостью. – Тогда ты должна вспомнить и ее ответ: что она обманута негодяем, да, да, так и говори, гнусным негодяем, а другого имени ему не надо; что она носит под сердцем плод его вины и своего легковерия, но что он обещал позаботиться о ней во время родов. Нечего сказать – хорошо он сдержал обещание! – Последние слова он произнес как бы про себя, с горьким укором, а затем продолжал спокойнее: – Так ты запомнила? Это все, что надо показать на суде.

– Но я не могу помнить, – сказала наивно Джини, – то, чего Эффи мне не говорила…

– Неужели ты так тупа и непонятлива? – вскричал он, схватив ее за плечо и крепко сжимая. – Говорят тебе, – продолжал он тихо и сквозь зубы, – ты должна вспомнить, хотя бы она и не говорила тебе ни слова. Ты должна повторить все это, а это все правда, если даже она не сказала ее тебе, ты должна повторить все это судьям, – или как там зовутся эти кровожадные псы? – и не допустить, чтобы они казнили невинную. Не раздумывай! Клянусь жизнью и спасением души – все это чистая правда!

– Но ведь меня приведут к присяге, – сказала Джини, своим ясным умом тотчас заметив софизм в его рассуждениях, – как раз насчет сокрытия. Значит, мне придется солгать?

– Вижу, – сказал он, – что недаром сомневался в тебе. Ты допустишь, чтобы сестра твоя – прекрасная и невинная, только слишком доверчивая – была казнена, как убийца, когда достаточно одного твоего слова…

– Я готова отдать за нее всю кровь свою, – сказала Джини, горько рыдая, – но как могу я превратить ложь в правду?

– Глупая, бессердечная девчонка! – вскричал незнакомец. – Неужели ты их так боишься? Говорят тебе, что даже слуги закона, которые охотятся на людей, как собаки на зайцев, и те порадуются спасению этого юного и прелестного существа. Они не усомнятся в твоих словах, а если и усомнятся, то сочтут твой поступок не только простительным, но и похвальным.

– Я боюсь не людей, – сказала Джини, подымая глаза к небу. – Я боюсь Бога, которого мне придется призывать в свидетели; а он отличит правду от лжи.