Единорог и три короны

Валери Альма-Мари

Ей показалось, что он смотрит на нее с каким-то странным и задумчивым видом; подобный взгляд маркиза удивил ее. Она обернулась и вопросительно посмотрела на Филиппа.

— Мой дядя только что узнал, какой вы грозный фехтовальщик, — объяснил он, поднося руку к плечу, некогда раненному Камиллой. Девушка состроила гримасу, при виде которой шевалье рассмеялся.

— Не огорчайтесь, — шепнул он ей на ухо, — мучиться угрызениями совести уже бесполезно, отныне это мой самый славный шрам!

Трапеза прошла весело. Пери-Бреснель справился с волнением, вызванным

признаниями племянника; теперь он, как никогда, был уверен, что Филипп и Камилла просто созданы друг для друга; однако вмешиваться в их отношения он отказался, рассудив, что это слишком опасно. Ему лучше не попадать в вихрь столь бурных отношений!

После ужина д’Амбремон предложил молодой женщине прогуляться по саду в его обществе. Видя, что Камилла колеблется, он властно обнял ее за талию и повлек к двери. Он ждал достаточно; именно сегодня вечером ему необходимо приступить к решительным действиям, ибо завтра они будут уже в Турине и ни о каком уединении не сможет быть и речи.

Камилла слабо сопротивлялась. Она знала, что должна была бы протестовать гораздо более энергично, однако лежавшая на ее талии рука Филиппа сладостно обжигала ее и лишала сил. Ночь стояла теплая и благоуханная, в такую ночь обыкновенно и делают сердечные признания.

Молодой дворянин увлек свою спутницу к зарослям самшита, находившимся неподалеку от водоема, где тихо плескалась вода. Полная луна отражалась в его водах, освещая все вокруг своим серебристым светом.

Сердце Камиллы было побеждено. Филипп остановился и, уверенным движением взяв девушку за плечи, устремил на нее свой восторженный взор.

— Прошу вас, отпустите меня, — прошептала она.

— Почему? — добродушно спросил он, словно обращался к ребенку.

— Потому что…

Он усмехнулся:

— Это не ответ!

— Я хочу вернуться, — взмолилась она.

— Нет.

— Я не готова к тому, чего вы от меня ждете.

— Что вы об этом знаете?

— Я боюсь страданий, — призналась она.

— Я не желаю вам зла!

— Конечно, вы со мной искренни так же, как искренни со всеми остальными своими женщинами. Однако вы, сами того не замечая, разбиваете им сердца.

Филипп нахмурился:

— Вы считаете, что вы для меня всего лишь одна из многих женщин?

— Разумеется. Быть может, вам кажется, что вы желаете меня несколько больше, потому что я дольше сопротивлялась, но не более.

Он отпустил ее; взор его посуровел; он надолго умолк. Затем нежно взял ее руку, а другой рукой приподнял ей подбородок, заставив ее тем самым смотреть ему прямо в глаза.

— А если бы я вам сказал, что с тех пор, как я вас узнал, для меня больше не существует других женщин?

— Я бы вам не поверила.

— А я вам приказываю поверить! — повелительным тоном воскликнул он. Он чувствовал, как его захлестывает яростное желание, еще более острое от страха, что ему не удастся убедить ее.

Камилла заметила произошедшую в нем тревожную перемену; увидела, как в его темных глазах заполыхало пламя страсти, и, испуганная, отшатнулась от него.

— Господи, Камилла, когда

же вы перестанете меня бояться? — Он стоял перед ней, вытянув руки по швам, сжав кулаки и боясь пошевельнуться, чтобы не спугнуть ее и не дать ей повода убежать. — Неужели вы не понимаете, что я вас люблю? — хрипло произнес он.

Девушка закрыла глаза; восхитительная истома залила, охватила ее сердце, сладостное тепло распространилось по всему телу. Все ее существо настоятельно толкало ее в объятия шевалье, требовало безоглядно отдаться его ласкам. Однако вместо этого она повернулась к нему и бросила:

— Вы лжете.

От этих слов во рту у нее сразу стало гадко. Ибо что-то в душе говорило — Филипп совершенно искренен. Но она не имеет права его слушать: она — принцесса Савойская и не свободна в своем выборе.

Увидев, как шевалье пошатнулся, Камилла бросилась бежать, не в силах долее выносить его горький взор. Добежав до замка, она поднялась к себе в комнату, заперла дверь и, тяжело дыша, принялась ждать. Вскоре она услышала шум шагов, затихший перед ее дверью. Раздался стук, и приглушенный голос Филиппа произнес:

— Камилла, откройте мне.

Она не ответила.

— Камилла, я сказал вам правду, и вы это знаете. Это знает ваше сердце. Зачем вы отказываетесь признать очевидное? Откройте эту дверь; клянусь вам, что не дотронусь до вас, если вы этого не хотите!

Нет, именно этого она и хотела больше всего на свете! Она чуть не поддалась искушению. Но она знала, что, если сейчас шевалье окажется рядом, она больше не сможет ему сопротивляться. Единственное, что ее удерживало, — страшная действительность: она не могла распоряжаться собой и была обязана сообразовывать свои действия со своим титулом. Она хотела прокричать ему об этом, но не нашла в себе сил. И она не имела на это права.

Филипп умолк, но Камилла была уверена, что он все еще стоит за дверью. Ей казалось, что она слышит его дыхание.

Наконец в коридоре раздался шум шагов; вскоре он постепенно утих. После упорной борьбы с самой собой девушка чувствовала себя совершено разбитой. Она упала на кровать и пролежала там до тех пор, пока не пришла служанка и не помогла ей раздеться. Безвольными движениями она сняла платье и легла спать; однако долго не могла уснуть, пока наконец удобная старинная кровать не убаюкала ее.

79

Утром она долго не решалась выйти из комнаты. Облачившись в мундир, она стояла и созерцала открывавшийся из окна вид. Ей было стыдно за вчерашнюю сцену, за свое трусливое бегство, и сейчас у нее не осталось мужества посмотреть в глаза Филиппу.

Шевалье сам явился за ней в комнату. Не спрашивая разрешения, он вошел и озабоченно спросил:

— Что происходит? Вы заболели? Разве вы не знаете, что нам пора ехать в Турин?

В нем не осталось ничего от пылкого влюбленного, он говорил повелительным тоном королевского офицера Однако, казалось, он вовсе не сердился на Камиллу. Она украдкой взглянула на него и увидела на лице обычное выражение, как будто ничего не произошло.