Единственная высота
Шрифт:
— Вообще не смотрел. Какое это имеет значение?
— Представьте, имеет. С чего бы это среди рядовых врачей, которых действительно надо учить, затесались четыре доцента, а? Сами ведь кого угодно научат. — Дагиров на миг задумался. — А потому, как ни жаль, никаких обходов экспериментальных лабораторий.
— Неудобно, Борис Васильевич. Что люди подумают? И что им сказать?
— Начните ремонт, взорвите водопровод — ваше дело. Существует модное понятие — «утечка мозгов». Мозги — дело наживное, а вот утечка идей — это пострашнее. Помните, гостил у нас врач из Франции? Маленький такой, улыбчивый, все восхищался. Ну и мы растаяли: как же зарубежный коллега приехал поучиться в нашу глушь. Душа нараспашку, все показали, даже то, что в задумке, что только пробуется. Вот мы какие простые и добрые! Он же по возвращении прооперировал в своей клинике несколько больных, отснял фильм
Доцентов можно понять: кандидатские вымучены на последнем дыхании, в голове ни мыслишки, душа полна страха перед очередным конкурсом и так хочется стать доктором наук! Но я не настолько добр, чтобы за свой счет и во вред государству из умеренно бездарных доцентов делать абсолютно бездарных профессоров. Извините, идеями не торгуем.
Тимонин, кивнув в знак согласия, вышел и вдруг остановился в коридоре. Почему это Дагиров заговорил о бездарных профессорах? Только ли этих доцентов имел он в виду? Георгий Алексеевич оттянул «бабочку» и расстегнул воротничок. Конечно, он немного распустился за последний год, застыл в расслабленной отрешенности, но день-два — и он, безусловно, возьмет себя в руки и займется… займется… Как найти тему, которая была бы его и в то же время отвечала дагировским устремлениям?
Актовый зал был переполнен. Сидели на дополнительных стульях в проходе, стояли вдоль стен, кое-кто умудрился примоститься на батареях водяного отопления.
Члены ученого совета, которые, как обычно, не торопясь подходили ровно к двум, удивленно озирались по сторонам в поисках места. Такого никогда не было.
Поскольку пребывание на любых собраниях и заседаниях обязанность не из приятных, то на заседаниях ученого совета, кроме его членов, присутствующих по долгу службы, обычно бывали немногие. Но сегодня виднелась и накрахмаленная до жестяной жесткости косынка главной сестры, и рыхлый профиль заведующего гаражом, и квадратные очки зама по хозяйственной части, — пришли все, кто имел возможность.
Ждали Дагирова, а он задерживался. Легкий говорок скользил по рядам. Было душно. Открыли проемы в застекленной, прикрытой шторами стене, ветерок зашевелил листы бумаги на столе, принес из соседнего леса запах разогревшейся хвои, песка, полыни.
Матвей Анатольевич даже вздохнул — так захотелось вдруг в тишь и задумчивый покой векового бора.
Наконец из боковой двери, чуть наклонившись вперед, скорым шагом вышел на сцену Дагиров, резко повернул голову, оглядел зал, усмехнулся, пригнул к себе микрофон.
— Да, сегодня можно не сомневаться: все члены совета в наличии. Вижу, пришли даже те, кто болеет. Спасибо. Тогда начнем. Заседание ученого совета объявляю открытым. На повестке дня один вопрос: «Перспективы развития института на ближайшие десять лет». Гм… Формулировка странная. Почему десять лет? А не двадцать или пять? М-да… Впредь прошу согласовывать. А пока… Слово для доклада предоставляется профессору Тимонину. Тридцать минут. Прошу, Георгий Алексеевич.
Глядя на Тимонина, он перевел стрелку на ручных часах-будильнике, прислушался к их ходу, раздалась тоненькая трель; он вновь перевел стрелку и улыбнулся, довольный — очень уж нравились ему подобные игрушки для взрослых.
Тимонин был весь в серых тонах. Свинцовый ежик, глаза цвета зимнего неба, неброский стальной костюм, серо-голубая рубашка и грифельный галстук-бабочка. Сама корректность взошла на сцену и привычным жестом опытного лектора взяла в руки микрофон.
Доклад, вопреки ожиданиям, был скучен и вязок, обкатанные слова засасывали до зевоты. Вначале, как водится, Тимонин прошелся по прошлым недостаткам: нет полной комплексации тем, некоторые исследования, как, например, у товарища Воронцова, вообще не запланированы, а это уже анархия; потом перешел к будущим успехам. Успехи вроде бы намечались в большом количестве, но какие-то неопределенные, по принципу «догоним и перегоним», непонятно только было, кого и зачем.
Но ничего, дослушали, вежливо похлопали, хотя ждали большего. Знали: именно сегодня в споре должна родиться истина, а спор будет.
К трибуне решительно рванулся Коньков. Прокашлялся, куснул губу, вскинул голову.
— Товарищи! Из доклада профессора Тимонина и некоторых цифр, полученных мной у экономистов, явствует, что уже сегодня миллионы рублей вложены в экспериментальные лаборатории, отделы радиоэлектроники,
По залу прошел смешок.
— Да-да, знаю: Коньков вечно об одном и том же. Да, «Карфаген должен быть разрушен». Я считаю, что с созданием новых лабораторий и увеличением штата существующих следует повременить. Пусть выдадут на-гора продукцию. Я не случайно употребил шахтерское выражение «на-гора». Шахтеры добывают уголь, он зрим и весом, его измеряют сотнями и тысячами тонн, а чаще эшелонами. Наша продукция невесома. Все сделанное институтом за год можно унести в одном портфеле, но по своей значимости оно должно быть весомее эшелонов угля, сотен тысяч тонн нефти, ибо наше дело — возвращать человеку здоровье. А пока, кроме трех-пяти десятков статей, пусть даже в центральной печати, мы от наших теоретиков солидной отдачи не видим. Где монографии? Где обещанные атласы? Пора б уже, наконец, получить доказательное объяснение механизма роста различных тканей при их удлинении. Вот почему я, как и раньше, предлагаю в первую очередь максимально расширить клиническую базу, увеличить количество коек и число врачей, сократить очередь на лечение. Мы знаем неукротимую энергию Бориса Васильевича. Великая энергия рождает великие дела, важно не распылить ее.
Речь Конькова произвела большое впечатление. С ним соглашались, его поддерживали. Действительно, раз есть ружье, оно должно стрелять. Так ли важно, какой процесс происходит в стволе при движении пули?
Матвей Анатольевич выждал, пока страсти немного поутихли, и попросил слова.
— Пожалуй, впервые за несколько лет я полностью согласен с Александром Григорьевичем. Как сказал он и, кроме него, Козьма Прутков, «невозможно объять необъятное». Вынужден согласиться со многими упреками в наш адрес. Да, мы, теоретики, отстаем, не управляемся. В том и состоит парадоксальность нашего института, что Борис Васильевич Дагиров, руководствуясь своим богатым опытом и огромным теоретическим багажом, строит гипотезу, проводит эксперименты и добивается блестящего эффекта. А мы должны объяснять, как и почему так получилось. Есть начало — мысль, и есть конец — результат. Откуда взять основу, если никто ничего подобного не делал? Приходится начинать с нуля, а когда отправная точка — нуль, невольно действуешь самым непродуктивным методом — методом проб и ошибок. Получается, что Борис Васильевич сразу воздвигает здание, а мы потом подводим под него фундамент. Я думаю, что процент непроизводительного персонала следует увеличить, и увеличить значительно. Тогда мы справимся, появятся монографии, атласы, руководства, в отсутствии которых нас справедливо упрекнул Александр Григорьевич. Поэтому, я считаю, что, расширяя клиническую базу, следует прибавить людей и аппаратуры в уже существующие лаборатории, а с новыми, пожалуй, действительно можно повременить. Иногда и в наступлении не мешает остановиться и подтянуть тылы. Необходимо срочно, буквально срочно создать еще одну группу в лаборатории электронной микроскопии. Исследуя удлиняемую кость под электронным микроскопом, удалось получить огромное количество новых данных, а объединить их, поймать главное звено — некогда и, в сущности, некому. Пора всерьез заняться влиянием биоритма. Неясно еще влияние на растущую кость повышенного или, наоборот, пониженного давления крови. Да мало ли других нерешенных проблем? Может быть, стоит все же заняться синицей в руках, а журавль пусть пока полетает в небе? Я кончил.
Матвей Анатольевич сошел со сцены, забыв снять, протереть и уложить в футляр очки, что являлось признаком величайшего волнения, ибо никто из членов ученого совета не помнил, чтобы он после выступления не совершил методично и последовательно эту несложную процедуру.
Мнения разделились, но все сходились на том, что приемлемы оба предложения — и Конькова и Матвея Анатольевича, пожалуй, их вполне можно объединить.
Поднялся Дагиров, пригладил рукой редеющие волосы, недовольно сощурился от ударившегося в глаза резкого света мощной дуговой лампы — оператор телевидения спешил запечатлеть на пленке это обещавшее стать историческим заседание.