Единственная
Шрифт:
Завидев ее, они кричали: «Здравствуй! Как живешь?».
Они с Нюрой подкармливали их ржаными лепешками и молоком. Но чаще приходила она одна. Нюра бегала на электростанцию проверить, все ли в порядке с отцом. Он был очень плох. Частые обмороки, бессонница. Работал он по ночам, но днем совершенно не мог спать, хотя они уходили из дома на весь день и возвращались к вечеру, чтобы покормить его. Она старалась изо всех сил, изобретая новые блюда, но он ничего не ел, сидел безучастный, бледный. Руки его мелко дрожали, и он прятал их под стол. На ночную
Однажды пришла Екатерина Васильевна с доктором. Доктор — московская знаменитость, приехал в гости к Красиным, отдохнуть, поиграть в теннис, но Екатерина Васильевна, с легкостью избалованной красавицы, привела его к ним в коттедж, в качестве гонорара пообещав, что попросит Надю («она у нас лучше всех играет») составить ему партию в теннис.
Доктор сказал, что у отца полное истощение нервной систему, ему надо на воды и полный покой.
По карману им был только Липецк, с его водами и целебным климатом, и отец уехал, обговорив, что девочки до конца лета останутся в своем маленьком коттедже. Но получилось по-другому: через два дня их попросили освободить домик, он был необходим для нового работника, приглашенного на место отца.
Они собрали свои корзинки, попросили разрешения оставить до вечера на террасе и побрели к Красиным. Положение было аховое. В Петербурге дома нет, мамаша неизвестно где, отец — в Липецке.
У Красиных, как всегда, полно гостей. Красиво, весело, вкусно. Нарядные дамы в батистах и кружевах играют в крокет с мужчинами в шелковой чесуче, а во главе щедро накрытого стола, восседает, сияя красотой и добротой хозяйка. Тотчас усадили пить чай.
— Потом, потом, — мило отмахнулась Екатерина Васильевна от девочек, потом расскажете. Сейчас — ешьте ватрушку, пейте чай, — и забыв, что девочки знают французский, обратилась к соседу:
— Милый Ржевский, вы ведь живете один, бирюком, возьмите девочек к себе в мезонин, они и обстирают, и обед приготовят. Девочки — великолепные хозяйки, особенно Надин. Взяла бы к себе, но это неловко.
Ржевский оказался не только управляющим торфяными разработками, но и братом того самого Ржевского, в семье которого она жила в Москве в девятьсот пятом. К тому же действительно очень милым человеком, и вечером они с Нюрой уже сидели на балкончике мезонина, читали и смотрели на закат.
Она готовила для Ржевского, Нюра прибирала дом, и вместе стирали и крахмалили белье.
Через несколько дней пришла Екатерина Васильевна, осмотрела дом, их комнату в мезонине, попробовала котлет и осталась очень довольна.
— Но, пожалуйста, не грустите вечерами одни как тургеневские барышни. К нам съехалось много молодежи, приходите, играйте в крокет, в лаун-теннис и просто в гости. Не чинитесь, мои хорошие.
Нюра радостно пообещала не чиниться и уже на следующий вечер стала собираться к Красиным.
— А ты, Надя, ты не переоденешься?
— Я не пойду.
— Отчего же? Они звали.
— Я знаю. Они добрые, вежливые люди. Но
— Странный вопрос. Просто для компании, Екатерина Васильевна ведь сказала, что молодежь…
— Той молодежи мы, Нюра, не компания. К тому же пленным надо что-то отнести.
— Какая ты гордая! Ты — странная. Одновременно застенчивая и страшно самолюбивая. Ну ладно, тогда пошли слушать торфушек, иди в погреб за молочком.
«Здравствуй! Как живешь?» — крикнул, увидев ее один из пленных.
«Как же его звали? Забыла. И лицо забыла», — а вот как кричал с раскатистым немецким «р» помнилось.
Она вышла на маленькую поляну, поросшую малинником и перед ней открылись холмы и долины, залитые солнцем, с пятнами от теней облаков. Тени перемещались, и казалось, что чудная панорама движется, проплывая медленно перед ее взглядом.
Я хочу подняться в горы, Где маячат только ели, Где кричат орлы, и птицы Вьются в облачной купели —тихо продекламировала по-немецки стихотворение, выученное в гимназии.
«Недаром говорят, что над этими местами витает тень Гете».
И, как нарочно, по дороге проехала коляска. На заднем сидении господин в черном сюртуке, черной шляпе. То ли Гете, то ли доктор Менцель. Но ведь разглядеть лицо доктора в полутьме кабинета было невозможно, к тому же, он сидел спиной к окну.
«Значит, это был Гете», — она развеселилась и, торопливо, почти вприпрыжку вниз по дороге. Пора на прием.
Где кричат орлы и птицы, — повторяла в такт шагам.
«Мой орел кричать не любит. Говорит всегда тихо, ровным голосом. Он орел, так его назвал в стихах какой-то казахский старец. „Горный орел“, а я птица, вроде… сороки. Еще в детстве мамаша говорила, что у меня сорочий взгляд. А один человек говорил, что я лебедь, которого заколдовали».
Он говорил это всего четыре года назад, а кажется — прошла вечность. Он бывает у них в доме, и иногда она ловит на себе то ли насмешливый, то ли вопросительный взгляд. Для всех — он лучший друг Иосифа, его ближайший сподвижник. Иосиф приводит его в детскую, показывает спящих детей. Но ее не обманешь. Она помнит ту светлую ленинградскую ночь, и как они с отцом стояли, затаив дыхание, у двери.
— Вы поднимались сегодня в горы?
— Да.
— Панорама не обманула ваших ожиданий?
— Она прекрасна.
— Говорят, что такие же прекрасные виды есть в Грузии, в Карпатах тоже. Вы уже принимали кофеин?
— Да.
— У вас уже с утра болела голова?
— Не сильно.
— То есть почти не болела. В этих случаях принимать не надо. Я надеюсь, к концу курса, вы совсем откажетесь от кофеина.
— Это невозможно.
— Это совершенно возможно.
— Нет. То чего хотите вы, и чего хочу я — невозможно.
— Эту фразу вы сказали кому-то, и вы вспоминали об этом человеке недавно…