Единственная
Шрифт:
Это лечение бессмысленно, потому что она никогда не скажет, кто она, чья жена, и каков ее муж. Доктор прав — сопротивление огромно. Надо сказать ему, что лечение не имеет смысла, но это будет означать, что они перестанут видаться. Нет, этого она не хочет. Жить рядом и не видеть этот высокий лоб, эту строгую, почти жесткую складку губ, замаскированную усами. Это, пожалуй, общее с Иосифом, у Иосифа восточный жесткий рот, когда он злится, рот превращается в щель. Щель, из которой он извергает бог знает что. Однажды, давным-давно, пришел мрачнее тучи, отшвырнул ногой стул, не стал обедать, ушел в кабинет и завалился на
— Не золоти пилюлю, Сергей! Два года назад на заседании ВЦИК эти слюнтяи почтили память Плеханова вставанием.
Они сидели в кафе на большой площади — неправильный прямоугольник, образованный маленькими старинными разноцветными домами. Он уже объяснил ей, что этот город по-немецки называется Эгер и, если она помнит, у Шиллера есть пьеса, где действие происходит в этом городе. Еще они осмотрели огромный храм и черные башни старого замка. Ей это все было не очень интересно, потому что хотелось говорить о нем, о его прошлой и нынешней жизни.
Они были одни в кафе, соседние столики пусты. И площадь была пустынна, лишь несколько аккуратных мальчишек вдохновенно гоняли свои обручи. Вспомнилось, как Бухарин учил Васю этому веселому делу на дорожках Зубалова. Какой хорошей тогда была их жизнь!
Бухарин и красавица Эсфирь заботились о больной Надежде Михайловне, это вызывало одобрительное удивление даже у Иосифа, хотя сама ситуация печального «треугольника» была ему непонятна.
— Если с женой случилась такая тяжелая беда — надо нести свой крест, как-то сказал он ей.
Но он тогда любил Бухарчика и не позволял себе злобных выпадов, таких, как два года назад во время «Шахтинского дела». Процесс шел, кажется, в мае, Иосиф был страшно возбужден, говорил о чрезвычайных мерах, тогда впервые она попробовала вмешаться.
— О каком вредительстве буржуазной интеллигенции ты говоришь? Они делали революцию, давали деньги тебе и таким, как ты, на посылки в Сибирь. Красин, Винтер, сколько добра они сделали, а вы требуете расстрела.
Может быть, этот разговор сыграл какую-то роль, потому что, вернувшись с пленума, сообщил:
— Я предложил не расстреливать, а твой Бухарик голоснул против моего предложения. Поняла цену буржуазной интеллигенции? И вообще он натравливает на меня членов пэбе.
И год назад после пленума Коминтерна, когда Бухарин попросил освободить его от работы, назвал его «мимозой, выебанной на углу». А ведь раньше садились на всех заседаниях рядом, перешептывались. Что-то у них там наверху зрело, гнило, бродило. Никогда не хотелось вникать в это. И сейчас не хочется. Какое отношение имеет эта площадь, дети с обручами и человек, сидящий напротив нее к их пленумам, съездам, революциям. Теперь доктор читал газету, вежливо повернувшись к ней в профиль.
— Что пишут?
— Что у вас мрут от голода, едят
— Это неправда. Буржуазная пропаганда.
— А ты совсем не знаешь, что происходит в твоей стране? Где ты живешь, в каком захолустье.
— Я живу в Москве.
— Ну да. В захолустье ты бы знала, а в Москве, если только читать газеты…
— Я не только читаю газеты. Да, у нас очереди за мясом, за молоком, люди плохо одеты, но это временные трудности….
Зачем она это говорит? Ведь Женя рассказывала, что в двадцать четвертом они в Новгороде ели траву, а когда после родов она тяжело заболела, ей в матку через ружейное дуло вливали спирт, но это, кажется, было в экспедиции Урванцева. Неважно. Красавице Жене!
— Ваши временные трудности длятся уже тринадцать лет. Но они не для всех. Я знаком с Кемперером, он пользовал вашего Ленина, и он рассказывал мне, что пациент очень любил черную икру. Кстати, очень неполезная еда, сплошной холестерин, и их с Ферстером и Штрюмнфелем закармливали, да и вообще — комфорт обеспечили невиданный. И это какие годы? Самое начало двадцатых, так что, как говорят у нас в Чехии «Кому пироги и пышки, а кому тумаки и шишки».
Она вздрогнула: одна из поговорок Иосифа.
— Что еще… Состоялся шестнадцатый съезд, на нем добивали левых, видимо, добили окончательно, взялись за правых… так… бегут из колхозов… не сеяли… в деревнях принялись за бедняков, кулаки уже сбежали в город. Умные кулаки. Карательные экспедиции с применением артиллерии и самолетов… Какой-то Киров выступил на съезде против правых, очень предусмотрительный товарищ, а какой-то Каганович — против какого-то Лосева. Но тут интересная деталь — этот Лосев уже находится в лагере… Да, натворят большевики дел, Европа долго будет репья обирать. Америке сейчас не до России — кризис, да и здесь тоже неладно, особенно в Германии. Хорошо, то есть плохо. Ты давно хочешь меня о чем-то спросить. О чем?
Она молчала, потому что смысл исчез. Он ничего не понимал в их жизни, не знал, какого нечеловеческого напряжения стоило прожить тринадцать послереволюционных лет, какие проблемы раздирают партию и страну.
— Я был бестактен? Но ты сама спросила: «Что пишут?»
— Были еще и комментарии, — тихо сказала она. — Но дело не в них, дело в том, что вы ничего не знаете, а, значит, и не понимаете в нашей жизни.
— Возможно. Но возможно, что и ты не знаешь страны, в которой живешь. Я лечил здесь сына пролетарского писателя. Интересная компания. Сын алкоголик, невестка — красавица. Они приезжали много раз, снимали роскошные апартаменты, где жили все вместе, ты скажешь — это вас не касается, и будешь не права, потому что тяжелейший психоз сына вызван именной этой ситуацией. Видишь, как я с тобой непозволительно откровенен.
— Что такое психоз?
— Мм… Если очень приблизительно: психоз — это тяжелый отказ от желаний, связанных с реальностью — мотивировка разрыва с внешним миром, это не только утрата реальности, но и замещение ее, например, галлюцинациями, фантазиями.
— Значит, у меня психоз. Я не знаю реальности. В которой живу, и у меня бывают галлюцинации.
— Не следует торопиться с выводами, мы только в начале пути. Будем пока считать, что у тебя невроз, хотя твои побеги, о которых ты мне рассказывала — это ведь тоже бегство от реальности. И все же я говорю о неврозе.