Единственная

Трифонова Ольга

Полоз медленно вытек под дно настила.

По дороге в Мариенбад он то и дело поглядывал на нее удивленно, видимо ожидая подробных расспросов и описания переживаний при виде такой огромной гадины. Но она только поинтересовалась:

— Это действительно был полоз, а не змея.

— Классический. Именно он изображен на жезле древнеримского бога Эскулапа. Чудесное совпадение, правда?

— Но ведь вы наверняка уже видели его не раз?

— Видел. Поэтому и не испугался.

В один из вечеров пошли в казино. Он понемногу проигрывал, пока не поставил на красное и на двадцать один и выиграл. Она стояла сзади и видела его сухие,

крупные и смуглые руки с длинными пальцами спокойно лежащие на зеленом сукне. Потом пили шампанское в маленьком полутемном зале, освещенном лишь светом свечей. Он предлагал ей пойти поставить, потому что ему интересно знать, какое число и цвет выберет она. Его здесь знали и не удивились тому, что заказал вторую бутылку.

— Иногда я здорово напиваюсь. Не бойся — сегодня нет. Дело в том, что нам, врачам, тоже необходимы сеансы анализа, время от времени. Но не всегда есть возможность пройти его с моими великими учителями. Алкоголь — хорошая релаксация.

Он сидел, положив руку на спинку дивана, красивая сильная кисть свисала свободно и как бы безвольно. В другой руке — широкий бокал.

— Ты всегда выбираешь защищенную позицию. Избегаешь садиться спиной к двери или к окну. Тебя много предавали?

— При мне много предавали. А меня… Я мало кому интересна, чтоб меня предавать.

— Ну все-таки.

— Возможно, но я не помню.

— Ты за эти дни загорела, твое лицо…

— Только не говорите «как персик».

— Я помню. Нет, оно — как лампа темной ночью на подоконнике чужого окна. Знаешь, иногда ночью, когда дождь, холодно, вдруг увидишь в окне лампу с красивым абажуром и, кажется, что там, за окном, протекает прекрасная жизнь. Там тепло и уютно, много хороших книг, прелестная женщина, дети…

— Почему вы…

— Подожди, я не закончил. Возможно для меня в тебе соединились все образы героинь русской литературы: Настасья Филипповна и Наташа Ростова, Татьяна Ларина и княжна Мери. Подожди! Возможно — это мечта, но допускаю, что так оно и есть. Шесть лет назад я здесь познакомился с великим писателем, извини, — не чета вашему пролетарскому. В одной его книге есть великолепная сентенция, слушай внимательно: «Если ты не можешь изменить судьбу — измени себя, чтобы ты понравился судьбе». Вот я и стараюсь изменить себя, и судьба меня отблагодарила встречей с тобой. Великая фраза. Ты тоже должна изменить себя, это совсем нетрудно, тебе нужно только вернуться к себе прежней, в этом твое спасение или… гибель. Я все-таки уже пьян, не слушай меня. Пойдем отсюда. Сейчас самые короткие ночи.

Казалось, время остановилось, пока они были в казино. Стояли все те же светлые сумерки, лишь над темной горой за Геологическим парком светились розовым перламутром легкие перистые облака. На ступеньках храма сидел человек, курил и смотрел на них с откровением тяжелым вниманием.

— Странный человек. Не чех и не немец, у нас никто не посмел бы курить в таком месте. Хочется с кем-нибудь подраться. Может, привязаться к нему?

— Ой, не надо! — она испуганно схватила его под руку. — Идемте лучше к колоннаде. Будем гулять там одни без людей.

— А я знаю, о чем ты хотела меня спросить. Я не буду отвечать на этот вопрос.

— Отчего?

— В ответе на «отчего» и есть ответ.

Когда время мое миновало, И звезда закатилась моя, Недостатков

лишь ты не искала, И ошибкам лишь ты не судья,

— Когда минет мое время, тебя со мною не будет. А вдруг? Не уезжай! Там тебе гибель. Там всем гибель.

Она отшатнулась от него. Он быстро прошел вперед остановился перед ней, заложив руки за спину — высокий, узкий — темный восклицательный знак на фоне кремовой стены колоннады.

— Я пьян. Иначе я не говорил бы такого. Но я знаю, что говорю. Я веду себя, как бурш. Читаю стихи… не сплю ночью и тебе не даю спать. Это твой единственный шанс, твой и твоих детей. Я не верю, что ты любишь его.

— Еще люблю.

— Его «еще», а меня «уже». Завтра я тебя передам профессору Голдшмидту. Он — хороший врач.

— Меня нельзя передать.

— Но у нас с тобой лечения больше не получится, и не только из-за меня, из-за тебя тоже. Мы запустили нашу болезнь, слишком запустили. Господи, как трудно двум несчастливым людям лечь в постель! Только не делай, пожалуйста, вид, что ты шокирована.

— Я не шокирована. Дело в другом, в том…

— Не надо! Я все знаю. Я знаю твою карту наизусть. Одиннадцатого декабря прошлого года тебе делали аборт без наркоза, аборт с осложнением эндометриозом и лечили препаратами, которые тебе абсолютно противопоказаны, — он схватился за голову. — Да что ж эта за страна такая! Зачем они тебя калечат! И почему он не жалеет тебя… два раза в год, без наркоза! У нас крестьянка, поломойка, батрачка жалеют себя больше, чем ты… Вы что? Вы там все заколдованы что ли?! Неужели это будет продолжаться…

Он раскачивался и мычал, как от зубной боли.

— Тише, тише, не надо, — она подошла к нему, встала на цыпочки, отвела его руки. Вместо загорелого, глянцевого от ухода, на нее смотрело серое лицо старика.

«Это свет. Он пепельный, и я тоже выгляжу так же».

— Тебя нельзя было не полюбить. Образец света и гармонии, образец радости и чистоты, неужели ты слепа — ведь у них лица упырей и вурдалаков!

Она взяла его за руку и как ребенка повела за собой. Широкий партер, спускающийся к Главной улице пирамидами и шарами подстриженных кустов напоминал пейзаж бредового сна. Он шел рядом покорно.

— Иди домой, — сказала она, остановившись на Главной улице. — Выпей аспирина и ложись спать.

— А ты?! — испуганно спросил он.

— А я тоже пойду к себе и лягу спать. Иди, — она чуть подтолкнула его. — Мне надо побыть одной.

Шла медленно; снова партер с шарами и пирамидами; поднялась по ступенькам; брусчатка площади была поделена тенью горы на серо-стальное, как френч Иосифа, и искрящееся бенгальским огнем розово-голубое.

Она, медленно и осторожно ступая, пересекла вспыхивающие крошечные фейерверки и ступила в тень. От дверей отеля ей махал швейцар, давая понять, что видит ее.

— У нас очень спокойное место, — сказал он, следуя за ней через вестибюль, — но жаль, что профессор не смог проводить вас. За вами шел какой-то человек. О, я абсолютно убежден в его доброжелательности, но все-таки, — он бесшумно закрыл дверь лифта.

Она сказал, что ей надо в Карлсбад на почту и что путешествие в маленьком поезде с мужественным паровозиком, бойко пробирающемся сквозь туннели и заросли — настоящее приключение.

— Мы не успеем вернуться поездом. Нужно поужинать, может быть пойти в концерт, а последний поезд уйдет через час после нашего приезда.