Единственные
Шрифт:
Когда Илона добыла экземпляр «Притворщиков», когда прочитала пьесу и осмыслила ее, то поняла, что ни одна роль ей не светит. Причина – молодость. Роль светила Наде, леди Гризел в «Большеротой». Наде сорок, она контролер ОТК, и там, в цеху, над ней посмеиваются – нашла себе игрушку. Но леди Гризел она прекрасная, и вот теперь ее ждет роль режиссерши Евгении Борисовны. Главная женская роль, конечно же, достанется Лене – Лена тридцатилетняя эффектная женщина, она блистает в роли Ледив-зеленом. Но вообще ее вот-вот сманят в оперетту – у нее замечательный голос. Там, правда, она всю жизнь проторчит в хоре, но это все же работа, а не хобби.
В двадцать один год еще не очень анализируешь стремления и судьбы, иначе Илона пожалела бы женщин, которые нашли утешение в «Аншлаге». Но ей все еще казалось, что «Аншлаг» – лучшее место в мире.
Близилось лето – а на лето студию распускают. Буревой уже похвастался, что у него будут съемки в Крыму. Все понимали – душой он уже в Крыму и просто не помнит, чего наобещал второму составу. Илона держалась долго – но, когда Вероника позвонила в корректуру и сказала, что сегодняшняя репетиция отменяется, она не выдержала, ушла в маленькую корректорскую и разревелась. Там ее и обнаружил Рома, которому выдали целую кипу гранок и оригиналов.
Рома перепугался до полусмерти. Он кинулся утешать, в помутнении рассудка даже обнял, Илона стряхнула его руку и обругала дураком. Словом страсти кипели минут десять. Потом пришла Регина, тайно выбегавшая по своим причудливым спекулянтским делам, Рому выставила, а Илону обозвала дурой, что, в общем-то было даже справедливо.
– Ни один мужик не стоит того, чтобы так из-за него реветь! – сказала сразу поставившая диагноз Регина. – Иди, умойся, у тебя глаза черные.
Тушь, понятное дело, не выдержала рыданий. Илона ушла в туалет и попыталась без зеркала привести лицо в порядок. Потом села за работу, работа не заладилась, она пропустила кучу ошибок и схлопотала нагоняй от Варвары Павловны. Было только одно спасительное средство – звонить Яру.
Яр примчался на встречу, обремененный двумя неуклюжими спортивными сумками. Судя по осунувшемуся лицу – куда-то с ними мотался и сильно устал.
– Дела, дела, – сказал он. – Вот, ездил, вернулся.
– Как у тебя с твоей?
– Да все по-прежнему, – пытаясь установить сумки на парковой скамейке, – ответил Яр. – Что ей сделается! Все та же блажь в голове, простых вещей не понимает. Можно ведь просто жить вместе, пока это обоих устраивает…
– Так вы помирились?
– Мы? Помирились?.. – лицо Яра окаменело. – Ну, в общем…
Видимо, свет фар пролетевшей за парковой оградой машины исказил и преобразил черты лица. Полыхнули белые блики на волосах, разъехались и вернулись на место углы рта. Глаза полностью растаяли в черных пятнах на месте глазниц, но вернулись, и лицо вновь стало округлым и свежим, даже сходства с Буревым прибавилось.
– Садись, – сказал Яр. – Да садись же. Меня еле ноги держат. Хочешь коньяка?
Он достал из бокового кармана сумки фляжку.
– Давай из горла, – предложил он. – Мне кажется, это для тебя сейчас самое подходящее лекарство.
Илона подумала и согласилась.
Крепких напитков она обычно не пила. Роскошью считалось шампанское, редакционные мужчины приносили «Агдам» и «Фетяску», предлагали корректорше, заглянувшей по делу
А тут – фляжка с награвированной картинкой, с целым пейзажем – старинный город, башенки, темный проем ворот. И пахнет интересно.
Она сделала два глотка и удивилась – какой, оказывается, приятный и мягкий напиток.
– Приучайся, – сказал Яр. – Воспитывай вкус. Чтобы в приличном обществе не опозориться. Ну, давай, выкладывай.
– А чего выкладывать… Он на меня вообще больше внимания не обращает!
– Только не реви, только не реви! – закричал Яр. – Смотри вверх! Вверх смотри, говорю!
Это помогло – удалось не заплакать.
Яр похлопал Илону по плечу.
– Я тебя сейчас спрошу, а ты, пожалуйста, не нокаутируй меня.
– Ну?
– У тебя кто-нибудь уже был?
– Это как?
– Это – ты с мужчиной уже была?
Илона опустила голову. Не то чтобы ей было очень стыдно… Она понимала, что в двадцать один год уже должна быть какая-то личная жизнь. Но – в состоянии законного брака! Морали и нотации, которые она слышала от матери, намертво въелись в душу. До свадьбы – разве что поцелуи. Да и после свадьбы – в полной темноте, под одеялом, не снимая ночной рубашки. Не она одна была такая праведница – бывшие однокурсницы слышали от своих матерей то же самое.
– Понятно, – сказал Яр. – Ну так это тебе и мешает. Ты же с ним ведешь себя, как ребенок со взрослым, а не как женщина с мужчиной. Ты понаблюдай, понаблюдай за собой!
– А как?
– Ну, хорошо, понаблюдай, как с ним себя ведут женщины. У вас в «Аншлаге» ведь не только девчонки. Илонка, ты же актриса! Сыграй женщину!
– Он догадается!
– Ты даже не представляешь, до какой степени мы недогадливы…
Она невольно улыбнулась. Улыбнулся и Яр.
– Ну, потренируйся на ком-нибудь, что ли, – посоветовал Яр. – Поверти хвостом. Вот у тебя кофточка – две верхние пуговицы не застегнуты, это правильно. А ты еще и третью расстегни. Юбочку – на пару сантиметров короче, у тебя же стройные ножки. И вот что – тебе надо чуточку румяниться. Ты после зимы какая-то бледненькая.
– Румяниться?
Это слово вызывало в памяти какие-то исторические романы с героинями в фижмах и кринолинах.
– Ох, еще и этому тебя учить? У тебя губная помада есть? Нет? Так, который час? Половина восьмого. Мы еще успеваем в универмаг.
– Зачем?
– Купим тебе помаду.
– Там же ужасная!
– Для меня найдут хорошую.
С помадой у Илоны были сложные отношения. Она видела, как красит губы мать, и это ей совершенно не нравилось. Мать мазала губы, потому что этот примитивный грим был деталью образа конторской служительницы. Варвара Павловна тоже не появлялась на люди с ненакрашенными губами, но хоть цвет выбрала более удачный, не такой химический. Регина могла намалевать рот, как у инопланетянки. Вероника экспериментировала – тоже где-то ухитрялась доставать разные помады или просто менялась с подружками. Другие девушки в «Аншлаге» Илоне не очень нравились, и потому она не обращала особого внимания на их грим, хотя Лена умела нарисовать себе совершенно великолепный рот.