Единственный друг
Шрифт:
Между тем, он оказался провидцем, но и об этом - позже...
* * *
Спустя месяц мы познакомились заново. И опять же при обстоятельствах, далеко не ординарных.
Мне, мягко говоря, недостает мужества. Вот и захотелось доказать себе, что в экстремальной обстановке буду не хуже других.
Я решил заняться лунапультой, как раз набирали группу. Гравипультироваться на Луну представлялось мне верхом отваги. Добавлю, что в глубине души копошился и червячок тщеславия: а вдруг посчастливится установить рекорд, долететь до Луны
Какое же изумление я испытал, когда на первом же занятии встретил Лена! Я бы не удивился, окажись он и здесь инструктором. Но он был всего лишь курсантом-новичком, как и я!
И все же сознание его превосходства мешало мне подойти к нему. А он, узнав меня, подмигнул так запросто, словно мы уже давно были приятелями.
– Не боишься гр-равипультироваться?
– спросил, понизив голос.
– Нисколько!
– поспешно воскликнул я и почувствовал, что краснею.
– Ну-ну. Молодец! А я, бр-рат, трушу. Ещё как трушу!
– Вы? Не может быть!
– Правда, боюсь. Ты уж не выдавай меня, ладно?
Конечно же, Лен соврал насчет трусости. Посмеивался в душе, когда я, пыжась от гордости за его дружеское доверие, пообещал:
– Будьте спокойны, не выдам.
– Вот и хор-рошо, - прокаркал Лен.
Так мы стали друзьями.
Впрочем, наши отношения не были равноправными. Лен частенько подтрунивал надо мной, но делал это так, что я никогда не мог понять, смеется он или говорит серьезно.
– Ты пробовал когда-нибудь крогусы?
– мог спросить невзначай.
– А сам-то пробовал?
– Угу.
– Но ведь крогус распадается за тридцать секунд!
– На Земле, - уточнял Лен.
– Не хочешь ли сказать, что бывал на...
– Вот именно.
И следовал подробный рассказ об охоте на крогусов во внеземелье. А я не знал, верить ему или нет.
Словом, Лен относился ко мне как взрослый к подростку - чуточку снисходительно. Мы были почти ровесниками, но в знании жизни он опережал меня лет на десять.
Я стал для него кем-то вроде любимого братишки. Но ведь при всей любви к младшему брату его не посвящают в то, чего по возрасту не полагается знать. Я же все сильней прикипал к Лену душой и, что скрывать, подражал ему. Говорили, что даже в голосе у меня появились каркающие интонации.
У Лена были "равноправные" друзья в недоступном мне мире. Я ревновал его к ним до боли, до с трудом скрываемых слез. А он, связанный со мной странными узами, замыкался всякий раз, когда я проявлял настойчивость в попытках перейти рубеж, отделявший наши дружеские отношения от истинной дружбы.
Смуглый, точно обугленный, с утрированно резким абрисом лица, масляно-черными выпуклыми, даже выпученными, глазами, в которых, правда, угадывался недюжинный ум, Лен буквально притягивал женщин. Я не мог понять, что они в нем находили: он ни на йоту не отвечал моим представлениям о мужской красоте. Мне было невдомек, что уродство бывает столь же привлекательно...
Меня
– Что краснеешь как девственница перед зачатием?
– говорил, видя, как я морщусь от похабщины.
– Пор-ра научиться называть вещи своими именами!
И при том в любовные похождения не вовлекал, в них участвовали лишь "равноправные" друзья. Всё же его эротические рассказы (подозреваю, что многое в них было приукрашено) не могли не разжечь во мне чувственности, еще долго остававшейся неутоленной.
Мне упорно не везло в любви. Одну из неудач я переживал особенно тяжело. Казалось, жизнь утратила смысл. Я молился богу, в которого не верил, чтобы он наслал на меня мезонный дождь. Но, увы, Кривые миры явно пренебрегали моей персоной.
Если бы не Лен... Он не отходил от меня, выхаживал как больного. Окружил такой заботой, такой нежностью, что за одно это я должен был помнить его до конца дней.
– Да плюнь ты на нее...
– утешал он.
– У тебя все впер-реди! Таких, как она, у тебя, знаешь, будет сколько?
Но утешения не помогали, и он, словно лекарством, поил меня разведенным спиртом и читал стихи. Я проваливался в сон под звуки его каркающего голоса...
И еще один эпизод, нет, событие, покачнувшее мои жизненные устои, приходит на память. Однажды Лен спросил:
– Ты любишь Его?
– Да кто ж Его не любит?!
– Ну я, напр-ример.
Я был потрясен. Слова Лена показались мне по меньшей мере кощунственными. Они преследовали меня, вспыхивая в мозгу вновь и вновь:
"Я... не люблю... Его!!!"
А сам-то я за что люблю?
Нет, кумир еще не рухнул, но что-то в нем потускнело, сделалось не столь бесспорным. Революции в моем сознании не произошло, для этого я был слишком ортодоксален. Однако появились сомнения, захотелось разобраться своим умом в том, что прежде принималось на веру.
Рисуя в памяти портрет Лена, я не могу опустить и такой штрих. Был среди лунапультистов один противный тип, иначе не назову. Он вечно ко всем цеплялся, затеивал ссоры. Находчивостью и остроумием не отличался, аргументам предпочитал брань. И как-то, в ответ на меткую реплику Лвна, крикнул ему:
– Заткнись, поганый лириец!
Лицо Лена превратилось в маску. На ней черным огнем пылали огромные угли-глаза. Я думал, Лен убьет мерзавца. Но он лишь сказал с ледяным достоинством:
– Да, я лириец. И горжусь этим.
Помню, меня поразила его дикция. Она была безупречна.
* * *
Лен неизменно подавлял меня своим превосходством. Лишь в увлечении лунапультой мы шли на равных. Здесь я даже вырвался вперед: гравипультировался первым и тем самым - уверен!
– вызвал у него досаду, хотя он ничем ее не проявил.