Единственный свидетель(Юмористические рассказы)

Ленч Леонид Сергеевич

— Скажите водителю — пусть повернет назад и едет на склад! — буркнул я, не глядя на Петю, понимая, что совершил еще одну ошибку, недопустимую для командира: командир, по-моему, не имеет права ни на минуту забывать о людях, которыми командует, каковы бы ни были его личные переживания и огорчения.

Вскоре мы бойко подкатили к длинному серому зданию военного продсклада.

Мы вылезли из машины. Я отдал Лене Потапову наши аттестаты и со стальной непреклонностью (опять она у меня появилась!) скомандовал:

— Рядовой Потапов, получить паек

на всех! Живо!.. Чтобы через пять минут здесь быть с продуктами! Понятен приказ?

— Понятен, товарищ начальник команды! — не хуже, чем я при посадке, гаркнул Потапов. — Через пять минут быть здесь с продуктами.

— А ну, — на носочках! Исполняйте!..

Потапов опрометью кинулся к складу, но тут, как на грех, вылез из своей кабины Семенов, который не слышал, какую команду я подал, и сказал благодушно:

— Имеем возможность полчасика покурить, товарищ начальник, а то и больше!..

— Почему это… полчасика?!.

— Посчитайте: пока выпишут продукты на четырех человек, пока взвесят, пока оформят… да, полчаса, не меньше!.. Успеем накуриться!

Он сел на бревна, лежащие на дворе склада, вытащил из кармана шаровар кисет и стал сворачивать самокрутку чуть ли не с четверть метра длиной. Я посмотрел на Петю Ночкина и прочитал в его глазах укор и насмешку.

«Эх ты… стальная непреклонность! — говорили, казалось, Петины, карие, с золотыми искорками, глаза. — Отдаешь команду, не подумав! „Живо“, „На носочках!“, „Через пять минут!..“ Ты бы еще секунду дал на исполнение!.. Вот и сел в лужу!»

Мне снова стало неловко. Я не выдержал и сам пошел на оклад — помочь Потапову получить продукты.

И мы уже мчимся по гладкому асфальту отличного шоссе. Весна в наших краях замечательная, веселая, дружная, и я с удовольствием дышал чистым полевым воздухом. Настроение у меня улучшилось, а Семенов еще поддал газу, и мы летели, как снаряд. Я вспомнил Николая Васильевича Гоголя: «Какой же русский не любит быстрой езды?..» Леня Потапов и Петя Ночкин сидели, вытянув ноги, в стороне и о чем-то с жаром беседовали.

— Ну как, орлы? — спросил я, подсаживаясь к ребятам. — Самочувствие хорошее?

— Подходящее, товарищ начальник! — ответил Петя Ночкин, подмигнув Лене Потапову.

— Ладно, ладно, Петя! — сказал я. — Дай-ка закурить!

Петя достал свой кисет, мы свернули, по примеру Семенова, по здоровенной козьей ножке и задымили, как смолокурня. Потом Леня Потапов вынул из футляра баян и, перебирая клавиши, затянул тенорком: «Летят перелетные птицы». Мы с Петей подхватили и, пока совсем не охрипли, исполняли одну песню за другой из нашего обширного репертуара. Мы спели и «Одинокого гармониста», и «Пшеницу золотую», и «Не пылать земному шару», и «Брянский лес», и «Приходите свататься!»

Вдруг машина остановилась. Семенов вылез из кабины и, положив руку на борт грузовика, обратился ко мне. Лицо у него было очень серьезное и озабоченное, черные брови нахмурены.

— Товарищ начальник, — сказал Семенов. — Счастье наше кончается: пора сворачивать с

шоссе на проселок. В Круглянский лес можно попасть или через Михайловну — это первый поворот, или через Дубовское — это второй поворот. Как прикажете ехать?

И вот тут я совершил, можно сказать, главную ошибку как командир.

Перед отъездом я хотел расспросить насчет дороги в Круглянский лес сержанта Павлюкова, который туда ездил не раз, но не успел это сделать, и поэтому, честно говоря, прямо ответить Семенову на его вопрос не мог. Конечно, мне надо было узнать его мнение о дороге, посоветоваться с ним, но я решил, что такое совещание уронит мой авторитет как начальника команды в глазах Ночкина и Потапова, и поэтому брякнул первое, что пришло в голову:

— Поедем через Михайловку!..

В эту минуту на шоссе впереди появился идущий тихим ходом грузовик, и Леня Потапов сказал мне:

— Машина едет… Остановить бы, расспросить о дороге, — может быть, местные люди едут!..

Замечание было дельное, но мне опять показалось, что мой командирский авторитет пострадает, если я сам же начну ревизовать мой приказ. Я так посмотрел на Потапова, что он сразу съежился и опустил глаза. А я со стальной непреклонностью повторил приказ:

— Через Михайловку!.. Поехали, товарищ Семенов!..

Через полчаса мы свернули с шоссе на проселок, а еще через двадцать минут крепко засели в большой колдобине, наполненной жидким талым снегом, смешанным с грязью. Дорога на Михайловку оказалась, мягко говоря, неважной. Пришлось нам вылезти из машины прямо в воду, которая доходила почти до колен, заткнуть полы шинелей за ремень и помогать Семенову вырваться из проклятой ямы. Из-под буксующих колес прямо в лицо летела жидкая грязь (хорошо, что предусмотрительный Семенов плотно закрыл брезентом наш ценный груз), но я не замечал ничего: так мне было неловко от своей оплошности и так мне хотелось поскорее выпутаться из беды!

Петя Ночкин и Леня Потапов, грязные, как черти, промокшие так же, как и я, до нитки, тоже старались изо всех сил: окапывали лопатами глину под колесами, подбрасывали в колеи срубленные сосновые и еловые ветки, наваливаясь на кузов сзади, натужными голосами кричали: «Взяли!», «Еще раз взяли!», но машина упорно не брала и не вылезала из ямы. И при этом я не заметил ни одного косого взгляда в мою сторону, не услышал ни одного слова упрека — шепотом — в свой адрес. Вот когда я оценил дисциплинированность и деликатность моих боевых дружков!

Не знаю, чем бы все это кончилось, но неожиданно на наше сиротское счастье из лесу выехала трехтонка. Колеса ее были опутаны цепями. Трехтонка, как потом выяснилось, шла из Михайловского совхоза в город. Водитель ее — молодой парень с казачьим чубом, в серой смушковой «кубанке» набекрень — отворил дверцу кабины, посмотрел на наш несчастный грузовик, на нас, свистнул и сказал авторитетно и веско, словно врач, определяющий болезнь:

— Сами до ночи не вылезете! Куда же это вы направляетесь, страннички?