Единственный выживший
Шрифт:
– Поддержите меня, Барбара, – сказал он. – За последний год меня мало кто поддерживал.
Барбара еще немного поколебалась, затем покорно вздохнула.
– Недалеко отсюда есть одна ферма. Когда произошла катастрофа, ее владелец уже спал – люди, которые работают на земле, рано ложатся спать, особенно в этих местах. Его разбудил взрыв, а потом… потом кто-то постучал в его дверь.
– Кто?
– На следующий день фермер позвонил окружному шерифу, а шериф помог ему связаться с нашим штабом, но нам это показалось неважным.
– Кто постучался к нему в дом глухой ночью?
– Свидетель, –
– Свидетель катастрофы?
– Предположительно…
Она снова бросила на Джо быстрый взгляд и опять сосредоточилась на мокром полотне дороги.
Учитывая все, что рассказал ей Джо, это воспоминание, похоже, начинало беспокоить Барбару все сильнее и сильнее. Джо, во всяком случае, увидел в зеркале заднего вида, что она прищурила глаза, как будто стараясь пристальнее вглядеться… нет, не в дождевую пелену, которая колыхалась перед самым капотом, ограничивая видимость до нескольких ярдов, а в прошлое, в отдаленное прошлое, в котором было столько непонятного и страшного. Губы Барбары сжались в тонкую ниточку; она словно спорила с собой – говорить ей дальше или промолчать.
– Свидетель катастрофы, – повторил Джо.
– Честно говоря, – сказала Барбара, – я не помню, почему она пришла именно на эту ферму и что ей было нужно.
– Ей?! – Джо так и подскочил на сиденье.
– Да. Женщине, которая утверждала, что видела падающий самолет.
– Вы хотели сказать что-то еще, Барбара, – поторопил Джо.
– Да. Это была темнокожая женщина.
Джо поперхнулся воздухом, который вдохнул. С трудом выдохнув, он спросил:
– Она… она назвала свое имя?
– Я не знаю.
– Если назвала, то фермер должен его помнить.
У поворота на ферму стояли два высоких белых столба, поддерживавших вывеску, на которой – красивыми зелеными буквами по белому фону – значишь: "Ранчо "МЕЛОЧИ ЖИЗНИ", а под ними, шрифтом поменьше, были написаны имена владельцев: "Джефф и Мерси Илинг". Ворота были открыты.
Вдоль бетонированной подъездной дороги тянулись беленые изгороди, разделявшие территорию ранчо на небольшие участки-пастбища. Ближе к усадьбе Джо и Барбара увидели обширный паддок, несколько тренировочных рингов и обсаженные зеленью аккуратные конюшни.
– В прошлом году я так и не выбралась, чтобы съездить сюда самой,
– сказала Барбара, – но один из моих сотрудников побывал здесь и привез мне соответствующий рапорт. Теперь я припоминаю, что это не ферма, а коневодческое ранчо. Здесь разводят и дрессируют четвертьмильных лошадей «Четвертьмильная, или ковбойская лошадь – специализированная порода верховых лошадей, способных развивать на коротких дистанциях скорость около 70 км/ч. Предназначаются для ковбоев, но часть их готовят и для выступлений на ипподромах» и, по-моему, еще лошадей для выездки типа арабских. Эти последние идут на продажу.
На выгонах и пастбищах, где колышущуюся траву то вздымал ветер, то прибивал к земле дождь, не видно было ни одной лошади; паддок и тренировочные ринги тоже выглядели покинутыми, но верхние половины дверей конюшенных боксов были открыты, и оттуда с опаской выглядывали
Сам дом, стоящий в окружении молодых стройных осин, показался Джо большим и довольно красивым. Он был обшит досками и выкрашен белой краской, на которой красиво выделялись зеленые ставни и оконные переплеты; парадное крыльцо вело на широкую застекленную террасу (такой большой террасы Джо еще никогда не видел), а просвечивающие сквозь грозовую мглу окна выглядели дружелюбно и гостеприимно.
Барбара остановила машину на повороте подъездной дорожки, и они с Джо, ежась от дождя, который стал заметно холоднее, бросились к крытому крыльцу.
Входная дверь открывалась внутрь, и когда Джо толкнул ее, то услышал уютный, домашний скрип петель и вздох старой пневматической пружины. Почему эти звуки показались ему приятными, он и сам бы не мог сказать; должно быть, в них было что-то, что ассоциировалось с неспешным течением счастливых, ничем не омраченных лет, с душевным покоем, мудростью и несуетным принятием неизбежного (и пружинам тоже свойственно со временем стареть), а вовсе не с упадком, безразличием и запущенностью.
На террасе стояла белая плетеная мебель с зелеными подушками на сиденьях, а из горшков на кованых металлических подставках свисали почти до самого пола длинные листья декоративного папоротника. Дверь в дом была распахнута, и на пороге стоял, прислонившись к косяку, пожилой мужчина лет шестидесяти с небольшим, одетый в черный прорезиненный плащ. Его загорелое, обветренное лицо было равномерно прорезано глубокими морщинами и напоминало старую, изрядно послужившую седельную кожу. Светло-голубые глаза его были, однако, совсем молодыми и смотрели на вошедших приветливо и спокойно.
– Добрый день, – сказал мужчина, слегка повышая голос, чтобы его можно было расслышать за стуком барабанящих по крыше дождевых капель. – Хорошая погода для уток.
– И для рыб, – поддакнула Барбара, отряхиваясь. – Жаль только, мы не рыбы. Здравствуйте. Это вы – мистер Илинг?
– Мистер Илинг вроде бы как я, – сказал, выступая из-за его спины второй мужчина, также в черном дождевике.
Он был на шесть дюймов выше и лет на двадцать моложе старика, шутившего над погодой, однако жизнь, проведенная в седле – на жарком солнце, на сухом резком ветру и на морозе, – уже наложила свой отпечаток на его твердые, мужественные, хотя и слегка вытянутые черты, благословив их выражением легкой усталости, свидетельствующим о большом жизненном опыте и мудрости человека, прожившего жизнь в единении с полудикой природой.
Барбара представилась первой, сказав, что работает в Национальном управлении безопасности перевозок. Джо она представила как своего помощника.
– Вас все еще интересует тот случай? – спросил Илинг без особого, впрочем, любопытства.
– К сожалению, мы так и не сумели прийти к определенному заключению, – пояснила Барбара. – А закрывать дело, не докопавшись до причин, у нас не принято. Собственно говоря, к вам мы приехали, чтобы расспросить о женщине, которая к вам тогда приходила.