Единственный
Шрифт:
Вся моя чертова вселенная словно свихнулась из-за внимания парня, которого я не просила.
Запах его парфюма терпкий, но такой съедобный, что хочется ткнуться носом в подкладку. Из чертового транса меня вытряхивает появление Киры.
Она выходит на улицу, осматривается. Меня находит почти моментально. Развернувшись, бросает взгляд на бомбер, в который я завернута, но вместо того, чтобы повести себя ожидаемо — прокомментировать как-то, молча останавливается рядом.
Ее брови чуть сведены, и мне это не нравится.
У меня в спине словно появляется металлический штырь. Я выпрямляюсь и под курткой до боли сжимаю пальцы.
— Волгина… — шикает подруга, оказавшись рядом. — Ты чего устроила?!
Посмотрев на нее исподлобья, спрашиваю:
— Что я устроила?
Она поджимает губы. Хмурит, хмурит, хмурит их…
— Знаешь… — говорит. — Это некрасиво. Я все понимаю, но, Ян… они встречаются. Зачем ты мутишь воду?
Я вспыхиваю.
Не от стыда за то, что сделала, а оттого, что новости опять разлетелись как пожар. И кто его раздул? Илья не мог.
— Кто сказал, что я ее мучу? — спрашиваю трескуче.
— Да и так понятно, — пеняет Кира. — Все отлично было, теперь как кошка черная между ними пробежала.
Я защищаюсь как могу, это инстинкт, рефлекс. Взвившись, говорю:
— Почему ты отчитываешь меня?! Я одна во всем виновата?
Она наседает, продолжая:
— У нее сегодня день рождения. Это по крайней мере нужно уважать. Вот знала же она, что ты не угомонишься. Всю жизнь ты так! На рожон.
Ее слова для меня как пощечина, и я рычу:
— Тогда зачем она меня позвала?!
— Но ведь она попросила прощения! Чего ты еще хочешь?
— Ничего. Ничего я не хочу, — выпаливаю в сердцах. — Будем считать, что теперь и мне тоже есть за что извиняться. Один — один!
— Волгина, — рычит. — Ты же не сука злопамятная. Чего ты добиваешься? Он ее уже со всеми друзьями познакомил. С родителями познакомил. Смирись. Вы же лучшими подругами были. Просто извинись, и все. И проехали!
Эти откровения как гром среди ясного неба.
С родителями?
Я не знала. Да и откуда, ведь не общалась ни с кем толком. Что бы это изменило? Ничего… Я сделала, как велело сердце. Глупо, вот так я и живу. И сейчас тоже. Слишком много всего, слишком…
— Просто извинись… — повторяет. Нет, просит! — Не стоит оно того.
Я мотаю головой.
Уже ничего как прежде не будет. Нож — он и есть нож. Я сопротивлялась, как могла, но не вышло.
Я знаю, что лезу в бутылку. Рву сейчас все. С Боженой, с Ильей, с Кирой тоже… Глупо, но не могу перебороть эмоции. И чувства. Разве должна? Наверное, но в голове водоворот и в груди тоже, когда, сделав шаг назад, выдыхаю:
— Нет.
— Волгина…
Еще один шаг назад, а потом разворачиваюсь и сбегаю по ступенькам прямо под дождь.
— Яна! — летит мне вслед.
Те
Когда залетаю под крышу, снимаю с себя бомбер и стряхиваю.
Раз, другой.
Из-за пелены в глазах все плывет, и ветер кусается.
— Черт! — злюсь и снова натягиваю на себя куртку.
Она водонепроницаемая, капли отскакивают от нее как от металлического листа.
Упав на скамейку, прижимаюсь к стенке затылком и делаю глубокий вдох, с тоской понимая, что осталась одна, и это мой чертов выбор.
Глава 9
Запах жареной яичницы утром выворачивает наизнанку, и, если мой брат только делает вид, что еда ему не лезет, мне она в самом деле стоит поперек горла.
Я, кажется, осталась без друзей, ведь никого из них не хочу видеть.
Преодолеть это более-менее помогает выходной.
Я трачу его на то, чтобы купить себе новый шлем, а оставшийся день посвящаю тому, чтобы помочь маме с английским, который она так упорно учит.
Она работает на ресепшене премиального санаторного комплекса, и английский ей нужен позарез, но времени на курсы у нее нет, так что вся надежда на меня.
На ее вопросы о том, что со мной такое, отвечаю увертками.
Когда мама дома, она оборачивает нас с братом в свою заботу, и портить ей настроение дерьмовыми новостями не поворачивается язык. Решаю оставить ситуацию с полицией на потом.
Никита тоже это понимает. Соглашается молча, когда глазами встречаемся.
Возможно, у нас общего больше, чем телосложение, цвет глаз и цвет волос. Когда мама дома, мы стараемся быть максимально хорошими детьми, а это значит — изображаем гармонию.
Моя — показная, как и его. Наедине времени мы проводим достаточно, чтобы я улавливала вибрации его настроения одним вдохом.
Ну а я…
Меня терзают страхи быть одной против всех, а еще больше — понимание, что в жизни будто что-то незыблемое рухнуло. Что-то закончилось. Ценное! Дружба…
От этого в груди тянет и кровь стучит в висках, при том что голова и так раскалывается.
“Ты же не сука злопамятная?”
«Нет!» — мне хочется это прокричать, но уже и сама не знаю, кто я.
Это словно переболеть. Если я не сделала этого раньше, не переболела, то в эту ночь свершилось.
Будто у меня жар и подо мной раскаленная сковородка, верчусь на сбитой простыне всю ночь, а утром тело ломит. Завтрак опять не лезет, ковыряю его вяло, ни на минуту не забывая: в моем шкафу находится железобетонное доказательство того, что вчерашний вечер мне, черт возьми, не приснился!