Еду в Магадан
Шрифт:
Таким образом, приговор фактически выносит опер. Дальше всё идет по конвейеру, точнее по системе шлюзов: вроде и с малого начинается, но сработанным механизмом всего устройства этой системы малое трансформируется в среднее, а среднее – в крупное, развернутое и основательное.
Весь вопрос в том, чтобы найти изначальные зацепки, которые станут «доказательствами». Опер, не найдя никаких улик (а шерлокхолмсы либо свалили из органов, либо сидят), почешет не больно умную голову и прибегнет к старому и надежному методу – показаниям.
Свидетелям угрожают тем, что они могут перейти в статус «подозреваемого», а где подозреваемый, там и обвиняемый. Классическая схема: даёшь показания – проходишь как свидетель, не даёшь – как соучастник. Если же обстоятельства дела не предусматривают соучастия, то давят на укрывательство, угрожают проблемами
Другая схема, более сложная, предполагает использовать показания другого обвиняемого в обмен на обещание более мягкого наказания. Работает безотказно по ст. 328 (наркотики). Предполагается, что наркоманы образуют единую социальную среду, так что каждый из них так или иначе покупает наркотики у других или перепродает их другим. Получается своеобразный сетевой маркетинг.
Например, берут троих наркоманов с нескольким граммами травы или амфетамина. Это квалифицируется как ст. 328 ч. 1 (хранение, до 3-х лет, менее тяжкое преступление). Двое получают условно, ограничиваются отсиженным или получают пару лет. Это если повезет, ведь следователь может слово и не сдержать. А могут и сами попасть на роль раскручиваемого, и заехать следом за третьим на 8 (если признают вину) или на 9 (если не признают) лет. Такая вот карусель.
Наиболее ценными материалами для следователя, конечно же, являются собственные показания обвиняемого. В идеале – признание вины. В этом случае следователь, не запариваясь, будет потихоньку оформлять дело с полной уверенностью, что ничего не сорвётся. Для получения показаний применяется разнообразный набор средств. Обычно требуют взять на испуг. Дескать, даёшь показания, и тебе самому будет лучше. Или врут, говоря, что понимают положение, что сами верят в твою невиновность, что сделают всё, чтобы дело не сложилось, но нужно дать показания, чтобы «иметь возможность помочь тебе, парень. Ведь ты – «нормальный пацан». Или угрожают ужасами тюрьмы, в частности, что закинут в пресс-хату, к петухам, к больным туберкулёзом, к гаммам[33]. Могут угрожать и осложнениями у близких, вплоть до реальных попыток надавить на них. Основная ставка делается на психологический слом допрашиваемого. Методы чередуют, изматывают долгим допросом, давлением, криками, руганью, оскорблениями, ограничением передвижения, жаждой, ярким светом.
Если с наскока взять показания не получается, кидают в камеру «помариноваться» и ставят на измор. Тюремная атмосфера в первые дни воспринимается тяжело. Неизвестность и суровость рождает панику и страх. Бывает, что человек нашёл в себе мужество выдержать дознание. Но камера с ее неизвестностью, кошмарностью, изолированностью от всего, разрушает оборону и человек мужество утрачивает. При последующих вызовах делают вид, что хотят помочь. Могут применить и насилие, начиная с угроз и кончая имитацией, либо незначительными ударами (пощечина, подзатыльник, удары в грудь, по ноге). На серьезное насилие и пытки, а также на осуществление угроз расправы в камере, как правило, не идут. Но, в принципе, пойти могут. Такие методы – уже очевидный состав преступления. Работы, тем более свободы, никто лишаться не хочет. Хотя в качестве исключения всё может быть. Историй хватает. Люди терпят, не сдаются и выходят победителями.
Даже отрицательные показания всё равно уже кое-что для них. Ведь в случае зафиксированной «несознанки» им уже есть, от чего отталкиваться. На показаниях, данных во время предварительного следствия, строится около 80% дел. Система привыкла к такому ходу событий. И это – её главная слабость: следователь больше всего опасается отказа от дачи показаний. Ведь им придётся всё делать самим, искать сильную доказательную базу. Не говоря уже о том, что нет гарантий, что фальсификации останутся незамеченными. К примеру, следователь подготовил левого свидетеля. На его показаниях строится дело. А обвиняемый вдруг на суде даёт такие показания, что становится слишком очевидна ложь свидетеля. Следователь может серьёзно попасть. Так что отказ от дачи показаний – самый действенный способ, самая выгодная позиция.
Так или иначе, как только человек арестован, его шансы на оправдание мизерны. Отделаться малой кровью – это уже победа. Но в любом, даже самом благоприятном случае победа окажется пирровой.
И три месяца в СИЗО – огромный срок, сродни наказанию. Те, кто нашёл зацепки и борется, могут сидеть год, два года и даже больше. За это время в жизни многое изменится,
Чтобы понять полностью, как функционирует следственный механизм, необходимо сказать о его ключевом компоненте, который приводит систему в движение, определяет конкретные цифры, отвечает на вопрос: «Почему именно столько?». Имя этому компоненту ПЛАН. Он не существует официально, но в действительности определяет всю количественную работу следствия. Суть плана определяется формулой: сколько дел было возбуждено по преступлениям каждой степени тяжести в прошлом году, столько же (не меньше) должно быть возбуждено и в текущем. Аналогично с коэффициентом раскрываемости. Другими словами, опер и следователь руководствуются не только поощрительными (карьерными) мотивами: они вон из кожи лезут, чтобы выполнить нормативы. Не справляешься – освободи место другому, пусть менее профессиональному, зато более изворотливому и безнравственному.
Презумпция виновности – вот основное кредо карательной (по-другому и не назовёшь) системы белорусского режима. Вот что такое мораль и правосудие белорусского государства!
18
Совсем скоро первое заседание суда. Его ждешь, как избавления. Когда дело передали в суд, дали краткое свидание с отцом. Стекло, телефонная трубка… Тяжело находиться в метре от столь близкого человека и не иметь возможности обняться. Отец даёт понять, что осознает, что меня посадят. Я рад, что он это понимает и морально готов. Ведь все эти надежды в письмах, дескать, «тебя 100% оправдают» и т.п. вызывают лишь горькую ухмылку. Правда всегда лучше. Даю понять отцу, что дух мой крепок и приговор приму безмятежно.
Последняя ночь перед судом… Очень хочется ощутить смену обстановки, увидеть родителей, родных, друзей, знакомых, товарищей, сочувствующих. Наконец-то смогу хоть немного пообщаться со своими соратниками. Сколько лет совместных надежд, чаяний, проб, ошибок, разочарований, достижений, собраний, споров. Все мы начинали с полного нуля, с неясных побуждений к свободе, к правде, к справедливости, к братству. Рамки молодёжных движений были для нас слишком узки, потому что наша интуитивная тяга к свободе не признавала полумер. Человеческая личность не должна знать пределов. Первые статьи об анархизме на дискетах с недокачанных «кривых» сайтов, первая книга Кропоткина. Не было сокровища дороже, ибо там раскрывалась мечта. С этого момента ни всесилие власти, ни раболепие народа, ни равнодушие обывателя уже не могли остановить нас. От разговоров на лавке за пивком – к первому самиздату. Первая группка на районе, затем в институте. Участие в демонстрации, знакомство с такими же энтузиастами. DIY-субкультура, собрания, публичные акции, стикеры, брошюры, периодика… Уличная война с фашистами, концерты, поездки… С уходом первых людей уходит и первая романтика. Кто остался – сплочается теснее… Кризисы в личной жизни, как выстрелы снайпера, выкашивают ряды… Безоблачное детство закончилось: трудоустройство, квартирный вопрос, платежи заставляют по-новому взглянуть на слова «социальная справедливость», «экономическая эксплуатация». Это – то, чем мы дышим каждый день… Меньше слов – больше ответственности, такое понимание становится во главу угла. Повсюду чувствуется рост, количественный и качественный. Это началось в 2008 году. Анархизм. Уничтоженный окончательно в ГУЛАГе, возродился в перестройку. Прошло еще 20 мучительных лет, пока сменялись несколько поколений активистов, пока нащупывались методы и организационные формы. Теперь мы – полноценное общественное движение и готовы драться за полную реализацию гуманистических идеалов.
Власть жаждет наших покаяний, обливания грязью друг друга, попыток выставить нас сломленными людьми, сокрушающимися о своей «загубленной» жизни. Власть хочет видеть показательный процесс, чтобы другим неповадно было, чтобы упиваться своим могуществом. Но этому не бывать! Мы не променяем саму суть нашей жизни на жалость и пощаду. Мы не дадим повода товарищам сомневаться в нашем жизненном выборе! Мы слишком любим свободу, чтобы молить о ней. Наши близкие увидят решимость и непоколебимость на наших лицах. Гордость родных и уважение друзей, а большего и не надо. Мы уедем в лагеря, оставшись самими собой, сохранив свою личность…