Ее андалузский друг

Содерберг Александр

— Итак, тебе угрожает полиция, тебя прослушивают, ты завела роман с преступником и доносишь на него, потому что твой сын на крючке у полиции?

София запротестовала:

— Нет, вовсе нет.

Он бросил на нее усталый взгляд.

— Я не заводила с ним никакого романа, и я не уверена, что он преступник… и я пока на него не доносила.

— У тебя есть другие друзья, которых увозят субботними вечерами в лес на казнь?

— Перестань.

— Нет уж, София, сама перестань. Как ты думаешь, как все это называется? Невозможно создавать собственную

реальность по своему вкусу. То, что с тобой происходит, не укладывается в привычные рамки. И ты доносила на Гектора, хотя ты сама так не считаешь. В тот момент, когда полиция начала задавать тебе вопросы, ты стала доносчицей. Что ты при этом говорила, а что нет — уверяю тебя, этот вопрос совершенно не будет волновать Гектора и его приспешников, когда они об этом узнают.

Йенс намеревался продолжать, но сдержался.

— Почему полиция так поступила? — спросил он.

— Не знаю…

— А что ты думаешь?

— Они пытаются меня контролировать — заставить меня делать то, что я не хочу… даже не знаю… — София обернулась к нему. — Я не пытаюсь создать собственную реальность. Просто не хочу никого осуждать заранее. Это как прогулка по минному полю — один неверный шаг и…

Она снова посмотрела на свои руки, стала разглядывать кольца на пальцах. Кольцо с бриллиантом, доставшееся ей от бабушки, обручальное кольцо, которое она так и не собралась снять. Она снова заговорила, тихо и медленно:

— Гектор, полиция… Я поступала так, как мне казалось правильным в тот момент. Мне не к кому было обратиться. Я не понимала, какая роль мне выпала во всем происходящем. Мне оставалось лишь следовать некоему внутреннему голосу, который все это время почти беспрерывно молчал. Бродить в полной тишине — звать на помощь, не получая ответа. Но сейчас речь идет о моем сыне, и все остальное уже не имеет значения.

Снова расслабившись, Йенс заговорил мрачно и хрипло:

— Кто еще из твоего окружения знает обо всем этом?

— Никто.

— Никто?

Она отрицательно покачала головой:

— Никто.

— Неужели ты ни с кем не общаешься? Неужели у тебя нет подруги, чтобы поплакаться ей в жилетку?

— Подруга есть…

— И она ничего обо всем этом не знает?

София снова покачала головой:

— Нет.

Йенс задумался.

— Отлично, — тихо проговорил он и снова поднял на нее глаза. — А почему?

Она посмотрела на него с удивлением.

— Почему ты никому не рассказала? Более чем естественно поделиться таким…

— Именно это я сейчас и делаю.

Звук самолета в небе над домом проник в открытое окно.

— А теперь тебе хотелось бы схватить Альберта в охапку и бежать? — продолжал он.

— Просто не знаю, что делать.

— А если бы ты могла выбирать?

— Я бы предпочла, чтобы все это исчезло.

— Понимаю. А как бы ты поступила, чтобы все это исчезло?

Она лишь пожала плечами, но не произнесла ни звука.

— София!

— Не знаю. Зачем ты задаешь мне эти дурацкие вопросы?

— У тебя есть хоть какая-нибудь идея?

Ты ведь что-то думала по этому поводу?

Поначалу она не ответила, однако в глубине души понимала, что дело серьезное.

— Ни к чему толком не могу прийти. Верчу и так и сяк — и всегда кому-то будет плохо. Я не хочу, чтобы кто-то пострадал. Я не сделала ничего плохого и никого не хочу приносить в жертву.

— Однако жертвовать придется, и совершенно ясно кем…

Глаза их встретились.

— Да… конечно.

— Тогда почему ты не пожертвуешь им? Сделай то, что просит полиция. Дай им побольше информации, помоги им засадить его за решетку — и все уйдет в прошлое. Вы с сыном сможете вернуться к привычной жизни.

София взглянула на него с сомнением:

— А ты сам поступил бы так?

— Нет. На этом история не закончилась бы — мне до конца своих дней пришлось бы скрываться, и от полиции, и от людей Гектора. Они не отстали бы от меня.

— Тогда что ж говорить, — равнодушно произнесла она, достала бумажку и протянула ее Йенсу. Он взял записку и прочел: «Будь осторожна».

— Где ты это нашла?

— В своем почтовом ящике.

— Когда?

— Позавчера утром.

— До того, как арестовали Альберта?

Она кивнула. Он разглядывал бумажку, словно силясь увидеть что-то между букв.

— Кто это написал?

— Я не знаю.

Йенс был совершенно сбит с толку. Положив записку на журнальный столик, он наклонился вперед, уперев локти в колени.

— Будь я на твоем месте, я бы собрал максимум информации о самой большой угрозе — таковой на сегодняшний день является полиция. А затем поговорил бы с ними начистоту.

— Каким образом?

Йенс пожал плечами:

— В данном случае хорошо было бы вывести их из равновесия, узнать что-то дополнительно…

— А потом?

Он поднялся с кресла, двинулся в сторону кухни.

— Потом — не знаю…

17

Карлос в новехоньком спортивном костюме сидел за столом и ел суп. Он мог питаться только жидкой пищей. Сидя в кресле и накрыв колени полотенцем, он ел перед телевизором, где шел фильм с участием Теренса Хилла и Бада Спенсера. Бад голыми руками сбивал с ног бандитов под преувеличенные звуковые эффекты. Томные интонации Теренса были полностью испорчены дубляжом. Карлос посмеивался, наблюдая сцены драк. Лицо у него по-прежнему болело.

Зазвонил звонок на входной двери.

Андерс и Хассе дружелюбно улыбнулись, когда Карлос открыл им дверь.

— Карлос Фуэнтес? — спросил Хассе.

Он кивнул. Хассе помахал в воздухе полицейским удостоверением.

— Я Клинг, а это Кланг. Можно войти?

— Полицейские со мной уже беседовали — они приезжали в больницу.

Хассе и Андерс протиснулись мимо Карлоса в квартиру и прошли в кухню. Он с удивлением смотрел на них.

— Что вам нужно?

Клинг и Кланг сидели на табуретках, Карлос стоял перед ними, опершись на мойку.