Ее величество
Шрифт:
– Муж тут же другой разживется и опять повторится женское долготерпение. А он снова покроет себя «неувядаемой» славой любвеобильного сексуально озабоченного массовика-затейника. И что? Всех женщин под нож? Не жалко? – ехидно уперлась на своем Инна. – И там… за пределами… он вымостит себе дорогу в ад женскими обманутыми душами.
– А она женскими телами? – с откровенной неприязнью спросила Жанна.
«Так кого надо выжигать каленым железом?» – вопрошали удивленные глаза Ани.
– Ой, девчонки, что я видела в поликлинике! – воскликнула Инна – Ужас! Одна женщина другую, более молодую, сбила с ног
– Фу, какая гадость, – пробормотала Жанна.
– Если мужик слаб, женщине самой приходится воевать за стабильность в семье, – покривив губы, сказала Инна.
– И до чего же мы так можем докатиться? – подала голос Лена.
– А ты сама что предложишь? Вот то-то. Моя бабушка рассказывала, что в её молодости в деревне появился ловелас, который, как хорек, по всем «курятникам» стал шастать. Так мужики его изловили, связали и на десять минут в прорубь по шею опустили. А потом сказали, что следующий раз не вытащат. Быстро излечили чужака от «хвори».
– А вдруг способность к сексу и красота – такие же таланты, как и прекрасный голос? – вполне искренне спросила Аня.
Похоже, прямой, неожиданный вопрос поставил подруг в тупик, и ответом Ане было гробовое молчание. И только спустя некоторое время Жанна пробормотала, ни на кого не глядя:
– Поговорка есть: «Невозможно на всю жизнь наесться, наспаться и налюбиться».
«Неиссякаемая болтовня. Сыта ею по горло», – тяжело преодолевая головную боль, подумала Лена. Но речи подруг все равно вплетались в бредовые моменты ее полудремы. Она уже плохо различала, где явь, а где фантастические монстры – фантомы усталого мозга, и усилием воли уже не пыталась отогнать их от себя.
Но напряженная «мхатовская» пауза в ее голове длилась недолго.
Аня шепчется с Жанной, Инна с Леной. Их разговоры то пересекаются, то растекаются. От этого в голове у Лены путаница.
– …По-настоящему больно может сделать только любимый муж, – как ни в чем ни бывало продолжила Инна, казалось бы, уже закрытую тему, будто и не было перед этим ее неприятного рассказа и брезгливых эмоций подруг.
– Нет, ребенок! – категорично возразила Жанна.
– Я не задумывалась о таких тонкостях. – Инне хотелось хотя бы голосом придать своим будто бы безразличным словам шутливый оттенок, будто ваньку валяет, но у нее в этот раз не получилось. Болезненный спазм сжал ей горло.
«За грубостью и иронией прячет свою боль», – поняла подругу Лена.
– …Можно подумать, Эмма ничего в карьере не достигла! Ее перед перестройкой в проректоры по науке прочили, да она отказалась, – вскипела Аня, не дав договорить Инне о чем-то, чего не расслышала пришедшая в себя от возгласа Лена. – А в начале перестройки, пока Федор, совсем сникнув, пытался наладить бизнес, она содержала их семью. И преуспела в этом. В пределах той свободы, которую она для себя определила, сделала все возможное.
– …И где это ты в Федьке усмотрела страстность? Один «потрясающий» союз «архитектуры и мануфактуры».
– …Обрушились на человека скопом, всех собак на него спустили. Может, хватит? – вяло откликнулась на слова Инны Лена.
На какое-то время комната погрузилась в тишину.
Аня задумчиво и тихо произнесла:
– По сути дела, Федор совершил только одну ошибку – женился, а она повлекла за собой остальные. Ему надо было оставаться холостым. У меня на родине говорят: «Одна ошибка в жизни – не беда, беда, когда вся жизнь – ошибка».
– То была не ошибка, не спонтанное, а продуманное решение Федьки и его мамочки. В этом их вина, – резко возразила Инна.
«Все свои обиды вылили на одного мужчину, – с усмешкой подумала Лена. – И останется с ними разве что только легкое, как бы подсознательное недоумение... Нет, окончательно обиды, чем их не вытравливай, все-таки не забываются».
– …Злые и завистливые любят высмеивать тех, кто умнее их и интеллигентнее. Обиднее всего то, что Федор смеялся над самым святым, что было в жене. Его шутки были на пределе пристойности, на грани срыва в… подлость. Они шокировали Эмму, сбивали с толку. Это же беспримерная дерзость и непорядочность, – сказала Аня и привычно вздохнула.
– Федор считал такое поведение здоровым мужским цинизмом. А у Эммы после такого общения с мужем создавалось убедительное ощущение иррациональности бытия, – с усмешкой заметила Инна.
– Ах, если бы ей ничего этого не знать! – выдохнула Жанна. – Экклезиаст, кажется, сказал, что знание порождает печаль. Он, конечно, имел в виду широкий смысл этой фразы. Но как она сюда подходит! Обиды вспоминаются острее всего. Я преклоняюсь перед Эмминым терпением. Я тоже великодушна, но не настолько, чтобы позволять над собой измываться.
– Корова не знает меры в еде, лошадь в работе, а…– начала было Инна.
– Надеюсь, ты хотела произнести Эмме комплимент? – остановила ее Жанна с гримасой явного осуждения.
– Головы склонять перед недостойными мужчинами? Ронять себя в своих же глазах? К этому ты нас призываешь? – взбунтовалась Инна. – Кто сделал нашим долгом принимать в качестве награды за любовь, труд и терпение – пытку от тех, кто уже не вызывает в нас ничего, кроме жалости и отвращения? Это раньше женщинам трудно было утвердиться в мужском мире, но теперь мы, сами зарабатывающие, хозяйки своей судьбы! А Эмма стелилась…
– Она же из самых лучших побуждений. Счастливую семью строила. Не знала она еще тогда о выкрутасах Федора, – заступилась за Эмму Аня.
– Но ведь даже муж ее подруги сделал ей как-то замечание: «Всё для него и для него, и так, как он хочет. Когда же ты для себя и по-своему будешь делать?» А она беззаботно ответила: «Мне все равно как, а Феде приятно». Забыла еврейскую пословицу: «Если не хочешь, чтобы тебе сели на шею, не склоняйся слишком низко», – возразила Инна.
– Послушать тебя, так почти все мужчины скоты, – надменно заметила Жанна.