Ее Высочество
Шрифт:
– Ни в коей мере, – пояснил я, сам путаясь в том, что чувствую, но объяснить внятно пока не могу, – разбойников нужно уничтожать, но разбойничание должно существовать, как символ демократии, чтобы не подавить в людях инициативу!..
Фицрой спросил ошарашенно:
– Чего-чего?
Я пояснил старательно:
– Лучшие предприниматели, финансисты и правители всегда из разбойников. Не важно, явных или скрытых. Если искоренить разбойный промысел полностью, люди превратятся в стадо баранов! А то и вовсе овец.
Они переглянулись, Фицрой и Понсоменер промолчали,
– Ничего не понял. Но, видимо, какой-то смысл есть… вон у тебя даже голос дрожит, а взгляд прям и светел, как у городского сумасшедшего…
– Говорить правду всегда трудно, – заверил я скромно. – Я мог бы стать пророком, но они недолго живут, да и заканчивают кто на костре, кто на кресте… А я, демократ и гуманист, лучше соглашусь с причудами любого строя, чем дам прищемить себе даже мизинчик. Демократу можно быть любым презренным трусом, это доказывает высокую духовную организацию и утонченность мышления!
Они уже не слушали этот, по их мнению, бред, ускакали вперед, а я подумал философски грустно, что передовому мышлению еще долго продираться к свету через тьму устаревших правил доблести, чести, верности, преданности и необходимости защиты слабых.
У поворота дороги высится крепкое каменное здание с высокой деревянной башенкой. Я успел увидеть там под навесом человека, он перегнулся через барьер и что-то прокричал вниз.
Через пару минут оттуда вышли двое солдат, один продолжал жевать куриную ногу, а когда мы приблизились, швырнул ее в далекие кусты и вытер ладони об одежду.
– Таможня, – сказал он хриплым голосом. – Кто, куда, зачем?
Рундельштотт произнес с поклоном:
– Купец Рунд, господин. Везу товары из своего городишка, надеюсь чуточку заработать.
Таможенник посмотрел на него с явным неодобрением.
– В вашем возрасте нужно сидеть дома, – изрек он непререкаемым голосом, – и греть у камина старые кости. И смотреть, как внуки играют с собаками.
Рундельштотт сказал с грустью:
– Увы, не успел я сколотить состояние, сыновья все пускали по ветру. А помощники мои не очень надежные, за ними нужен глаз да глаз.
Таможенник с еще большим неодобрением посмотрел на нас с Фицроем, Понсоменера просто не замечал.
– Пороть их надо!
– Надо, – согласился Рундельштотт, – да я вот опоздал, а теперь поздно. Хорошо, вы все наверняка успели вовремя…
Таможенник нахмурился, буркнул:
– Хотелось бы, да тоже…
Уже без всякого интереса заглянул в самый толстый и яркий тюк, махнул рукой.
– Уезжайте. Вижу, не разбойники.
Я сказал со вздохом:
– Говорят, разбойники зарабатывают больше…
– Нет, – возразил Фицрой, – таможенники.
– Разбойники, – сказал я.
– Таможенники, – возразил он.
Рундельштотт прикрикнул:
– Перестаньте!.. Будете возить товары, а грабить запрещаю!
Я поторапливал коней, пока таможенник не сообразил, что его работу и разбойный промысел мы уравняли, только Понсоменер смотрит чистыми честными глазами, подспудного текста не понимает,
Фицрой оглянулся в недоумении.
– Таможня, понятно… но почему в таком месте? Мы давно едем по Уламрии!
– Здесь была граница, – сообщил Рундельштотт. – Но короли Уламрии время от времени отщипывают от Нижних Долин земельные наделы… Так, понемногу, чтобы не начинать из-за пустяков войны.
Я сказал задумчиво:
– Экономика Нижних Долин впятеро мощнее уламрийской. Королева могла бы собрать и вооружить армию, способную захватить Уламрию, а то и Опалоссу.
Фицрой хищно улыбнулся:
– Может быть, к этому и ведет? Подождет, когда всех знатных глердов охватит праведный гнев…
Винринг величественен, это первое, что пришло мне в голову, как только увидел город. Вторая столица Уламрии, как пояснил Рундельштотт, а когда-то была первой. На широком холме со срезанной почти до основания вершиной блистает под оранжевым солнцем высокобашневый город, где все высокое, начиная от городских стен и заканчивая простыми домами, крыши которых выглядывают из-за стены слишком уж заметно.
– Крепкий город, – сказал Рундельштотт с грустью. – Сколько выдержал штурмов, осад, налетов!.. Только поэтому лет триста назад столицу и перенесли в более спокойное место.
Фицрой остановил коня, оглянулся, веселый и бодрый, шире открыл глаза, чтобы мы оценили и полюбовались на сияющую бездну его синих гляделок.
– Переодеваемся, – напомнил он. – В город едем! Не бродяги вроде… не буду показывать пальцем.
Рундельштотт и Понсоменер тоже покинули седла. Изорванную в лесу одежду в самом деле нужно сменить на чисто городскую, нарядную, словно никогда в лесу и не были, а только по широкой дороге от одного города к другому.
Фицрой разнарядился, как петух перед новыми курами: одежда расшита затейливыми рисунками из золотых нитей, золотая цепь на груди, дублет из тщательно выделанной кожи парадно-черного цвета, золото смотрится на нем особенно ярко, кожаные штаны и сапоги с высокими ботфортами, Рундельштотт хоть и в плаще, но сменил на расшитый и с оторочкой рыжим мехом, Понсоменер и я в одеждах простых горожан, не богатых, но и не бедных, а так, чтобы нас меньше всего замечали.
Подъехали к воротам ближе, уже замечая на стенах следы от ударов камней из катапульт и требушетов. Кое-где даже выбоины от тарана, хотя что за сумасшедшие тащили таран вверх по склону, да и бить приходилось под углом, это уже совсем от отчаяния, чтобы потом доложить своему королю насчет недостатка боевой техники.
Проезжая ворота, я даже плечами передернул в нервозности: стена настолько широка, что по верху четверо воинов пройдут в ряд, однако некоторые зубцы повреждены, а другие и вовсе сбиты камнями из метательных машин.
Рундельштотт заметил мой взгляд, кивнул.
– Не стали восстанавливать. Столицу перенесли, а здесь ни к чему… Так что город в некотором упадке.
Фицрой сказал с уважением:
– Но боевого духа не растерял.
– Уламрийцы, – ответил Рундельштотт с легким презрением.