Эффект Лазаря
Шрифт:
– Я прочел ваши заметки, – промолвил Гэллоу. – Весьма поэтично. Мне было бы приятно послушать, как вы читаете их вслух. Ваши размышления более интересны, чем у большинства людей.
– Это потому, что я осмеливаюсь размышлять, а ваши люди – нет.
– Я не монстр, господин судья.
– Я не судья, мистер Гэллоу. Вы меня не за того принимаете. Теперь судьей, как и КП, является Симона Роксэк. Мое влияние минимально.
– Проницательно подмечено, – согласился Гэллоу, почтив Киля еще одним глотком вина. – Ваша информация верна – Симона теперь и судья, и КП. Впервые в истории. Ведь только
– И что это за причина?
Беспечная улыбка Гэллоу погасла, его глаза холодно уставились на Киля.
– Причина для их беспокойства в том, что Симона работает на меня. И всегда работала на меня.
– Это меня не удивляет, – ответил Киль, хотя это и было неправдой. Ему даже удалось сохранить ровный спокойный тон.
«Вытянуть из него все, что возможно», подумал Уорд. «Только это мое умение мне и осталось».
– А я думаю, удивило, – парировал Гэллоу. – Ваше тело выдало себя по мелочам. Не только вы и КП – натренированные наблюдатели.
– Ладно, пусть так… но мне трудно поверить, что она участвовала в подготовке Гуэмесской бойни.
– Она о ней и не знала, – отмахнулся Гэллоу. – Но она приспособится. Очень утомительная женщина, если познакомиться с ней поближе. Исполненная горечи. Вы знали, что у нее в квартире на каждой стенке – зеркало?
– Я никогда у нее не бывал.
– А я бывал. – Грудь Гэллоу так и выпятилась при этом заявлении. – Ни один мужчина, кроме меня, так не был. Она терзается своим уродством, царапает свою кожу, корчит рожи перед зеркалом до тех пор, пока не приходит в себя настолько, чтобы смириться со своим лицом в его обычном состоянии. Только тогда она выходит из комнаты. Глубоко несчастное создание. – Гэллоу покачал головой и налил себе еще вина.
– Вы хотели сказать, глубоко несчастный человек, не так ли? – спросил Киль.
– Она себя человеком не считает.
– Это она вам сказала?
– Да.
– Тогда ей нужна помощь. Друзья рядом. Кто-нибудь, кто…
– Кто будет напоминать ей о ее уродстве, – перебил его Гэллоу. – Все это уже испробовано. Жаль, у нее под этими тряпками такое великолепное тело. Я ее друг, поскольку она считает меня образцом того, каким могло бы быть человечество. Она не хочет ребенка – не хочет растить урода в мире уродов.
– Это она вам так сказала?
– Да, – подтвердил Гэллоу, – и не только это. А я ее слушал, господин судья. Вы и ваш Комитет – вы всего лишь ее терпели. И потеряли ее.
– Похоже, что она была потеряна задолго до того, как я вообще с ней познакомился.
– Вы, конечно, правы, – вновь блеснул белозубой улыбкой Гэллоу. – Но было время, когда ее можно было завоевать. И я это сделал. А вы – нет. И это может изменить весь ход истории.
– Возможно.
– Думаете, ваши люди будут пребывать в своем уродстве вечно? О, нет. Они посылают своих нормальных деток к нам.
Килю жизнь на островах помнилась другой. Да, верно, скученность там, по морянским понятиям, просто невообразимая. И острова воняют – это тоже верно. Но повсюду несравненная красочность, музыка, всегда можно услышать доброе слово. А кто объяснит рожденном внизу невероятную прелесть восхода, теплого весеннего дождя, капающего на руки и лицо, прелесть постоянных соприкосновений, которые доказывают, что ты значим только потому, что существуешь.
– Господин судья, – вновь заговорил Гэллоу, – вы не пьете свое вино. Оно вам не по вкусу?
«Не вино», подумал Киль, «а собутыльник».
– У меня проблемы с желудком, – произнес он вслух. – Мне приходится пить вино понемногу. А вообще я предпочитаю бормотуху.
– Бормотуху? – Брови Гэллоу поднялись в искреннем удивлении. – Эту настойку на нервоедах? Я думал, что…
– Что ее пьют одни дегенераты? Возможно. Она успокаивает, и она мне по вкусу, хотя собирать яйца нервоедов и опасно. Но ведь не я же их собираю. – «Этот довод сказан на языке Гэллоу.»
Гэллоу кивнул, затем его губы сложились в жесткую белую черту.
– Я слышал, что бормотуха вызывает хромосомные нарушения, – заметил он. – Не слишком ли вы, островитяне, рискуете, употребляя это пойло?
– Хромосомные нарушения? – фыркнул Киль, даже не дав себе труда подавить смешок. – Разве это не похоже на рулетку со сломанным колесом?
Киль отхлебнул вина и сел так, чтобы видеть Гэллоу как следует. Отвращение, промелькнувшее на лице морянина, показало Килю, что ему далось задеть Гэллоу за живое.
«Кого можно задеть, того можно и изучить», подумал Киль. «А кого можно изучить, того можно завоевать». Его работа в Комитете научила его этому.
– Вы можете над этим смеяться? – Голубые глаза Гэллоу вспыхнули. – До тех пор, пока ваш народ размножается, он угрожает существованию всего вида. А что, если?..
– Комитет, – произнес Киль, подняв руку и повысив голос, – как раз и занимается вопросом «а что, если», мистер Гэллоу. Каждый ребенок, который несет в себе гибельную мутацию, уничтожается. Для народа, воспитанного в понятиях священности жизни, это крайне болезненно. Но это гарантирует жизнь всем остальным. Скажите, мистер Гэллоу, отчего вы так уверены, что существуют только вредные, уродливые и бесполезные мутации?
– На себя посмотрите, – огрызнулся Гэллоу. – Ваша шея не может поддерживать вашу голову без помощи этого… этого устройства. И глаза у вас торчат в разные стороны…
– А еще они разного цвета, – подхватил Киль. – Вы знаете, что кареглазых морян вчетверо больше, чем голубоглазых? Это не кажется вам мутацией? Вот у вас глаза голубые. Может, и вас следует стерилизовать или уничтожить? Мы обрезаем только ту ветвь мутаций, которые реально угрожают жизни. Сдается, вы предпочитаете косметический геноцид. И вы можете мне это оправдать? И как вы можете быть уверены, что мы не вывели некое секретное оружие в ответ на вашу угрозу?