Эффект Ребиндера
Шрифт:
Девочка росла чудесная! Такая умница и болтушка, пером не описать! Главное, Кира Дмитриевна с ней на своем французском языке говорила. Непонятно, но так красиво, как птички чирикали вдвоем, Дуся слушала и любовалась. И как такая маленькая девочка все запоминала? А с Дусей девочка на нормальном русском языке разговаривала, никогда не путалась, вот что удивительно! И звала она их обеих мамами, вот смеху-то – мама Кира и мама Дуся!
К этому времени война закончилась, строгостей стало меньше, Кира Дмитриевна почти каждый вечер забегала – сидела в обнимку со своей доченькой, слова ей разные шептала, песенки свои французские пела. Для Дуси она сплела из ниток сказочной красоты скатерть, все норовила по
Нет, не мучилась она, даже не успела понять. Так люди рассказывали. Все бревна сразу рухнули, вроде крепление оказалось слабое. Дуся смотреть не пошла, не от страху, покойников она навидалась. Но такая тоска напала – ни закричать, ни дыхнуть. Не хотела она Киру Дмитриевну изуродованную и раздавленную в памяти хранить.
Валечка ничего, конечно, не понимала, ей пятый годок шел. Играла в свои камушки. И тут напал на Дусю ужасный ужас – вдруг хватятся, вдруг узнают да заберут девочку!.. Сама не помнила, как собрала вещи самые главные, карточку Кирину, книжки, что от Станислава Гавриловича остались, одежонку. Девочку закутала в Кирину скатерть. Господь пожалел, к ночи уже добрались до станции, мужик один подвез с полдороги. В Княжпогосте и осели.
От греха Дуся решила никому не открываться. Одна старуха им угол сдала, почти без денег, хорошая попалась старуха. Дуся устроилась убирать в местную школу, документы новые оформила, вроде как погорельцы они с дочкой. И притворяться особенно не пришлось, только глянули в сельсовете на руки ее да голову облезлую, ничего больше не спросили. Девочку Дуся записала Валентиной Петровной Булыгиной, чтобы не путаться, она ж сама была Евдокия Петровна. Так и выжили.
Главное, Валечка ее первой отличницей стала, первой на всю школу! Ну просто все учителя хвалили – и по математике, и по русскому, и по немецкому, и даже по рисованию. И как хорошо, что Дуся тогда именно в школу убираться пошла, весь день девочка на глазах, не голодная и не обидит никто.
А в последнем классе сам директор вызвал Дусю к себе в кабинет и стал говорить на вы, хотя сроду ее никто так не называл.
– Евдокия Петровна, вы же знаете, что у нас только восьмилетка. А Валя заканчивает отличницей по всем предметам, ей нужно учиться дальше. Что вы думаете, например, по поводу педагогического училища? Есть хорошее училище в Архангельске, студентам полагается общежитие. Мы можем хлопотать о стипендии.
Сердце забилось от радости, прям из груди выпрыгивает, но Дуся собралась с силами и ответила достойно:
– А что ж! Можно и в учительницы. Такую девочку в любом городе возьмут. Еще спасибо скажут!
Вот так и выучилась ее Валечка, стала учительницей младших классов, самой главной, с нее у деток вся жизнь начинается! Даже песня такая есть – «Учительница первая моя». Дуся, сколько ни слушает, каждый раз плачет почему-то.
Гонимый рока самовластьем от пышной далеко Москвы
Лева почти не запомнил те дни. Какие-то мучительные отрывки –
Ася Наумовна быстро выгнала посетителей, только его обняла за плечи и посадила в коридоре, на том же стуле. Потом появилась девочка, такая хорошая положительная девочка в новенькой школьной форме с фартуком, как раз недавно ввели обязательную форму. Она оказалась дочкой Аси Наумовны, и Лева даже в этой пустоте и отчаянии не смог не заметить большие темные глаза и косу, перевязанную лентой, как у гимназисток на бабушкиных старых фотографиях.
Девочка почему-то уселась с ним рядом и принялась читать учебник по литературе за восьмой класс.
Стены в коридоре были серого цвета. И пол был серого цвета, и рамы на окнах. Или что-то у него самого случилось со зрением? Форточка в старой плетеной раме раскрылась и скрипела от ветра, и этот мучительный надоедливый звук не давал сосредоточиться и подумать.
– Я здесь часто бываю, приношу маме обед. Она такая замотанная, иногда вовсе не успевает поесть, один раз даже сознание потеряла на дежурстве.
С ней как-то просто было сидеть, отвечать не обязательно, даже немного отпустила тупая боль в голове, и вдруг страшно захотелось есть.
– Я тебе сейчас пирожки принесу, они греются в печке, мне санитарки разрешают. Не волнуйся, мама сама велела, это домашние пирожки, у меня сестра страшная кулинарка! Кстати, ее Людмилой зовут, как у Пушкина. А меня Татьяной. И сама мама – Ася, смешно, правда? Вся русская классика в одном семействе. А все равно мы евреи, и ничего не помогает.
– Как это не помогает? От чего?
– А, не слушай, это я случайно сказала. Сегодня опять жидовкой обругали. В очереди. Хотя я и не думала влезать, я просто сбоку стояла. Но если бы и влезла, то почему именно жидовка? Понимаешь, ничего не помогает – ни имя, ни любовь к русской литературе, ни даже папина смерть на фронте. Все равно найдется дурак и обругает. Почему, как ты думаешь? Наверное, из-за темных волос. Вот вырасту и перекрашусь в блондинку им назло! У меня подружка Оля совершенно белая, как лен. Везет, да?
– Не нужно тебе в блондинку, ты так очень красивая.
На самом деле она не была очень красивой. Не сравнить с Алинкой или Медеей. И тем более с их соседкой на каблуках. Но хотелось поблагодарить за внимание и доброту.
– Не придумывай, что за красота в такой чернавке! Но Оля говорит, что темные глаза выразительнее, ты как думаешь?
Почему-то она не уходила, просто не уходила – читала свою литературу, смотрела в окно, рассказывала про подруг. Потом принесла чай в белых больничных чашках.
С самого утра бабушка лежала без сознания, чужое грузное тело в чужой кровати. Аптекарши послали маме телеграмму, но совершенно непонятно было, как и когда она доберется с грудной девочкой.
– Уже темно совсем, я тебя провожу. Нельзя всю ночь тут сидеть! Не волнуйся, никто меня не будет искать – мама дежурит по больнице, сестра занимается у подруги. Я часто в темноте возвращаюсь, ничего страшного!
Она действительно довела его до самого дома, потом решила вместе подняться в квартиру. Соседки уже спали, слава богу, больше всего не хотелось расспросов и причитаний.