Эффект Ребиндера
Шрифт:
Разговоры теперь велись исключительно о детях и родах, оказалось, у Семена с Валей аж три дочки, а у Шуриков один сын, но зато он родился в день полета Гагарина. Только подумать, что Володя тогда ходил в четвертый класс и мечтал записаться в отряд космонавтов!
Кстати, он впервые отметил для себя, что совершенно не разбирается в людях. А может, ему просто не встречались подобные экземпляры?
Еще в первый день он придумал профессии своим спутникам: Семен, например, заведующий мелким ателье или прачечной, Люша номер один – ткачиха, передовик производства и член
Валя обожала вспоминать истории из детства и юности, но поскольку вся компания знала ее истории наизусть, Володе пришлось принять удар на себя. Подремывая у костра или привычно стругая ветки, он слушал про детдом, школу медсестер, вечерний медицинский, куда она поступила уже после первых родов.
– Семен настоял, чтобы я училась. Вот что значит настоящий друг, нет, не просто друг, а любовь всей моей жизни!
Ну да, понятно. Толстый ленивый Семен – любовь всей жизни. А Катерина – луч света в темном царстве.
– Да, я училась, а он воз тянул. Самые длинные рейсы брал, чтобы больше платили. И питался, дурачок, одними шоколадками – мечта любого детдомовского мальчишки. Кто знал, что у него в семье наследственный диабет! Так что теперь у нас строжайшая диета – ни сахара, ни варенья, ни-ни! Хорошо, в походе можно душу отвести, обожаю этот запах! Пока приедем, будет вам восемь банок, каждому по две! И не вздумай отказаться, я все равно домой не заберу, не выбрасывать же!
Вот идиот, еще жалел ягоду отдавать! Получай теперь свое варенье.
И правда, в конце похода, багровея от стыда, Володя запаковал в рюкзак две увесистые темные банки. Варенье прекрасно хранилось всю зиму и так пахло терпкой свежей ягодой, что мама только ахала и попрекала, что не спросил рецепта.
В тот день дождь особенно разгулялся. Хорошо, что он умел разводить костер при любой погоде. Еще со времен похода с физруком.
Все невольно стянулись к огню, ежились, зевали, Галя развешивала для просушки Иркины носки. Володя привычно рубил поленья и стругал щепки, а Кира сидела рядом и теребила кору тонкими пальцами. Надо было что-то сказать, сделать? Хотелось завыть от ее непонятного взгляда, ожидания, безнадежности.
«А у костра ни сесть, ни лечь, как не устанет дождик сечь…» – тихо напевал Шурик, перебирая струны.
Откуда-то пришел Матвей, бросил на землю огромную корзину с грибами и принялся заваривать чай.
– Володька, как назовем родственника?
Блики костра то освещали лица, то уводили в тень. Где-то за спиной Люша номер два тихо шуршала страницами. Кира напряженно смотрела в огонь, обняв за плечи полусонную Иринку.
А куда она должна была смотреть? На него, двадцатилетнего недоросля, родительского сынка? И про что он мог ей рассказать? Про вступительные экзамены,
– Ребята, спать! – очнулся Матвей. – Жизнь продолжается.
Он потянул за руку Иринку, зашуршал ветками у палатки. Вслед потянулись обе Люши.
– Володя, костер за тобой!
Ну да, это была его негласная обязанность – гасить костер. Из дальней палатки доносилось мирное похрапывание Семена, трещали догорающие ветки, Кира молча смотрела на огонь.
Вот так сидеть рядом в тишине ночи, смотреть на один и тот же огонь, почти неслышно подкладывать мелкие сухие щепки, только бы не спугнуть ее молчание, ее дыхание в темноте, это таинственное взаимное притяжение. Да, взаимное, он чувствовал, все тело дрожало от безумной наплывающей волны.
Наконец она подняла голову, будто просыпаясь.
Сейчас все закончится, закончится, закончится. Кира уйдет в свою красивую палатку, а он останется торчать у костра, желторотый второкурсник, трус, сопляк… И тут она взяла его за руку.
Он навсегда запомнил горячую, тоже дрожащую руку в своей ладони, треск веток в темноте, отблеск костра в просвете палатки, ее бледное прекрасное запрокинутое лицо.
Шаги были очень громкие, будто кто-то шел прямо над головой. Или это казалось из-за ночной тишины?
Кира охнула и оттолкнула его, с силой оттолкнула, Володя буквально вылетел наружу, и она рывком задернула молнию палатки. Шикарная польская палатка, с молниями и навесным тентом. Наверное, Гальперин привез из какой-нибудь заграничной командировки.
Матвей сидел, сгорбившись, у догорающего костра и строгал палку. Палка постепенно покрывалась замысловатым узором – кольцами и крестиками. Взъерошенные волосы заметно отсвечивали сединой. Старый ушастый чудак, лучший друг профессора Гальперина.
Все было глупо – и стоять тут, и уйти в их общую палатку. Володя шагнул назад, оступился, громко звякнул опрокинутый чайник.
– Не шуми, братец, – устало сказал зять, перевернул палку и стал выстругивать с другого конца.
Теперь вместо колец получались волнистые змейки.
Он все стоял в темноте как идиот. Матвей тихо ушел, но тут же вернулся с бутылкой спирта, налил по полкружки, плеснул воды из остывшего чайника. Тянулась ночь, они сидели у погасшего, наконец, костра, и сквозь гул и качание в голове звучал тихий жесткий голос зятя:
– Что же ты, братец, творишь? Легкой любви захотелось? Костер, гитара, романтика на полчаса? А людям навсегда жизнь сломаешь! И дело не только в Саше Гальперине, хотя он отличный парень. Не потянешь ты эту женщину, понял? Кишка тонка. Так, увлеклась на минутку – молодой, несчастный, глаза синие… Не пристало мужику на жалость бить! Ты потрудись, братец, поищи, шишек набей, тогда, может, и разберешься! Женщина должна быть своя, единственная. Чтобы с любого пути ноги сами возвращали! И чтобы щедрая была, дарить умела. Любовью, покоем, едой, весельем, чем захочет. Если заслужишь, конечно.