Эффект Ребиндера
Шрифт:
– Кто сказал – зачем?! – Кирин муж ласково сощурился. Вблизи стало видно, что он совсем немолод, седые виски, морщинки у глаз, лет сорок, не меньше. – Что значит зачем?! Как бы я тебя разыскал в Париже, спрашивается! Молиться нужно на такого деда!
– Нет, тут невозможно шутить! – Кира вдруг разволновалась. – Еще счастье, что он умер в экспедиции, иначе бы просто арестовали, как арестовали тетю Киру!
Да, конечно, большая красивая фотография, девочки в белых шарфах, Кира и Лера.
– Ты и фотографию помнишь? Боже мой, их любимое фото. Маме там двенадцать лет, а Кире семнадцать.
Оля стояла одна в прихожей, а вокруг разговаривали и смеялись незнакомые люди. Захотелось сейчас же уйти, спрятаться за шкаф, раствориться, пока они хохотали и доставали подарки из большой коробки, но это было абсолютно глупо и невозможно.
И еще юбка. Да, была в разгаре мода на мини юбки. Все вырядились – молодые и старые, худые и толстые, стройные и вовсе нескладные с пухлыми некрасивыми коленками. Все, но не Кира! На фоне ее струящегося длинного платья Олина короткая юбка, безумно дорогая замшевая юбка, купленная у аспирантки из Болгарии, казалась такой же жалкой и ничтожной, как и вся Олина жизнь.
– Не огорчайтесь! Сначала всегда неуютно в незнакомой компании. Но здесь – проверенные люди, можно не обороняться.
Когда он подошел? Сразу, в прихожей, или после ужина? Ольга заметила только, что очень высокий и ушастый. В уютном свитере домашней вязки. Таких свитеров у одиноких мужиков не бывает, их вяжут любящие и терпеливые руки.
Уже разливали хванчкару и киндзмараули (и где достают?!), Кира обходила гостей с тарелкой красивых маленьких бутербродов.
– Евтушенко? – спорил с кем-то бородатый Гальперин. – Извини, простоват! Пастернак, Вознесенский – это да, поэзия другого порядка.
– Ахмадулина, – возражала Кира, – и не говорите мне ничего, только Ахмадулина!
Опять повторялась знакомая история, модные имена… Малевича еще забыли с идиотским черным квадратом!
– А мне Евтушенко нравится, – вздохнул ушастый в свитере, настраивая гитару. – Каюсь, очень даже нравится. Новосибирск, глушь, что с нас возьмешь!
Руки казались грубоватыми и неловкими. И откуда он научился так хорошо играть?
О, как мне заставитьвсе это представитьтебя, недоверу?..Это были ее любимые стихи! Самые-самые любимые…
Любимая, спи…Во сне улыбайся (все слезы отставить!),цветы собирай и гадай, где поставить…– Почему ты тогда выбрал Евтушенко?
– Нарочно! Догадался, как тебе неуютно среди сплошных умников.
– Врун! Перестань подлизываться. Удивительно, что ты вообще меня заметил.
– Заметил?! Да, я весь вечер пялился! Такие красивые ноги не каждый день увидишь! Какой-то гений придумал эти ваши мини-юбки.
– Болтун бессовестный!
– Уже нельзя и правду сказать! Но если честно, я больше смотрел на лицо. Лицо обиженной девочки. Маленькой
Нет, этот разговор состоялся намного позже, в Новосибирске, а тогда он только поглядывал задумчиво и непонятно.
Любимая, спи… Мы на шаре земном,свирепо летящем, грозящем взорваться, —и надо обняться, чтоб вниз не сорваться,а если сорваться – то только вдвоем.С ним оказалось очень удобно танцевать. Потому что длинный. Даже на каблуках Оля едва доставала до воротника, вязанного крупной резинкой, можно спокойно положить голову на плечо. Знакомая щемящая музыка шуршала под иголкой проигрывателя. «Шербурские зонтики»? «Мужчина и женщина»? Да, конечно, – дождь, туман, очертания моста, старый пес со своим хозяином, похожие, как братья…
– Прогноз погоды! – рассмеялся кто-то из физиков.
Никакие не «Мужчина и женщина», это была мелодия из программы «Время», как она сразу не узнала!
– Мари Лафоре, – вздохнула Кира, – совсем новая песня, «Манчестер и Ливерпуль».
Манчестер и Ливерпуль…Я вновь бреду среди толпыСреди тысяч незнакомцев… —Кира переводила вполголоса, глядя в темное ночное окно: «Манчестер и Ливерпуль…».
Разве возможно вот так танцевать, почти не двигаясь, просто топтаться в обнимку в тесном пространстве комнаты, чувствовать непривычно большие теплые руки, запах табака и дыма от его бороды, горячее дыхание на своей щеке.
Я бродила в дальних краях,Искала прекрасную любовь,Которую узнала с тобой…Она совершенно не запомнила разговор, что-то про Гальперина – умница, блистательный ученый, про Киру – сплошное очарование… нет, только в гостях, проездом у старых друзей… да, несколько лет в Академгородке… да, почти каждый год на байдарках… нет, девчонок не берем, слишком опасно. Еще что-то про поход, горы, пороги – обязательные знакомые слова, словно пароль взаимного понимания. Только одна фраза об альпинистах врезалась в память:
– Такая девочка, как вы, не должна нести рюкзак в сорок килограммов.
Боже мой, хороша девочка, слышал бы брат Володька! Небось, давно считает старой девой.
– Напрасно беспокоитесь, такие девочки, как я, жутко выносливы.
– Не уговаривайте! Женщина создана для продолжения рода и хранения очага. Поэтому она хрупка и прекрасна. У меня дочке восемь лет, в жизни не пущу ни в какие горы!
Нет, она даже не слишком огорчилась. Возраст, свитер, круг семейных друзей – все говорило о положительном женатом человеке. Но что-то не складывалось, была некая странность в тихом доверчивом разговоре, в танце без движения, скрытой невнятной тоске. Только позже, в доме Семена и Вали, перетирая посуду в заставленной кухне, она услышала страшное и непривычное в их возрасте слово «вдовец».