Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
И впрямь, под оглушительный хохот пьяного сборища, он начал хлестать генеральским поясом по ее округлому заду.
– Так ее! Так ее, Михалыч! Давай! Давай! Хо-хо-хо! Ха-ха-ха!.. Ох, не могу! Честное слово, помрешь!
Неожиданно женщина незаметным движением вырвала пояс из руки генерала и пошла на него в наступление. Под несмолкающий хохот, она осыпала «их превосходительство» несильными, но частыми ударами. Генерал пятился, загораживая руками то живот, то зад.
– Хватит, шельма!
– кричал
Но женщина, возбужденная винными парами, быстрым бегом, и не думала прекращать экзекуцию. Захмелевшие наблюдатели от смеха с трудом держались на ногах.
Наконец, видно пожалев генерала, озорная молодка протянула ему пояс. Тупо и зло глянув на обидчицу, он рванул пояс и, не надевая его, волоча за собой, покачиваясь из стороны в сторону, спотыкаясь, направился к зданию дома отдыха. Стоящая рядом с Ефимом Тина умиленно восклицала:
– Смотрите-ка, Фимуля, генерал, директор, а такой простецкий, такой артельный! Правда?..
«Вы что, в самом деле ничего не понимаете или прикидываетесь глупенькой?» - готово было вырваться у него, но ласковое «Фимуля» остановило невежливый вопрос.
– Правда или неправда, - уклончиво сказал он, влюбленно, нетрезво глядя на Тину.
– Не все ли равно? Тиночка, - он мягко взял ее за руку, - посмотрите, как здесь замечательно! Давайте лучше уйдем куда-нибудь подальше от хмельной братии. Ну, так пошли?..
– он настойчиво сжал ее руку.
– Право, не знаю... И что вам вздумалось от всех убежать?
– Играла васильковыми глазами Тиночка.
– Ишь ты какой! Ладно, идемте, погуляем в лесу... Смотрите же у меня!
– Она погрозила ему пальчиком.
То ли по привычке произнесла она лукавую угрозу, то ли предупреждала о чем-то Ефима - он не догадался.
Высокое апрельское солнце светило и грело по-летнему. Полдень миновал часа три тому назад. Если бы не холодок, поднимавшийся от еще сыроватой земли, не прохладный западный ветерок, от жары, наверно, захотелось бы поскорее укрыться в тень, под деревья. Но Ефим и Тина медленно шагали по широкой солнечной аллее, молча держась за руки, наслаждаясь теплом, одурманенные запахами весеннего леса, чуть дрожащим зелено-голубым светом.
Ефим молчал еще и оттого, что волнение лишило его дара речи. Впервые за последние несколько лет он очутился в лесу наедине с женщиной, и не просто с женщиной, а, как казалось ему раньше и в чем в этот час он уже не сомневался, - с любимой! Он все крепче сжимал Тиночкину руку, которая словно излучала, нет, в самом деле источала возбуждающий жар. Наверно, и Тиночка испытывала подобное чувство. Почти неощутимо она прижалась плечом к Ефиму, взглянула на него немного снизу вверх подернутыми влагой темно-синими сейчас глазами, с легкой дрожью в голосе спросила:
– Что же вы, Фимуля, молчите? Расскажите
Ефим ничего не ответил. Он, кажется, забыл обо всем на свете. Только одно он видел теперь и то, как сквозь пелену, - рядом с ним идущую молодую, желанную женщину, которую он любит, да любит!.. Не помня себя, резким властным движением он повернул Тиночку к себе, губы его жадно впились в ее рот. Она не оттолкнула его, тесно прижавшись, ответила долгим трепетным поцелуем... Но вдруг, будто опомнившись, немного отстранилась, растерянно огляделась, нарочито сердясь, тихо упрекнула:
– Сумасшедший! Как тебе не стыдно?.. Нас могут увидеть!..
Ефим не слушал Тиночку, подхватив ее на руки, устремился в сторону, поглубже в лес. Делал он это безотчетно, изнутри подгоняемый пробудившимся в нем сатаной, отнявшим теперь у него разум и наделившим его огромной силой. В первое мгновение Тиночка поддалась этой силе, не противилась, только повторяла:
– Что ты делаешь? Перестань! Слышишь?!
А он чувствовал, нет, знал, что и она во власти того же порыва, это между ними вот-вот произойдет, это неизбежно... Но Тина, точно опомнившись, вдруг вцепилась в ефимову шевелюру, начала сильно дергать волосы.
– Отпусти меня, слышишь? Отпусти!
– зло повторяла она.
– А то закричу!..
Боль отрезвила Ефима. Он сразу ощутил тяжесть ноши, опустил Тину на траву. Она не спешила уйти, не плакала, не ругалась.
– У тебя есть расческа?
– задала самый обыденный вопрос.
– Ты меня совсем растрепал.
Ефим стоя наблюдал, как она приводит в порядок завитые букли.
– Причешись и ты, сядь, - приказала она.
Он послушно сел с ней рядом, нехотя причесался, чувствовал себя усталым, опустошенным, весь обмяк, будто из него выпустили воздух.
– Эх, Фимуля, Фимуля, - проговорила Тина.
– Не ожидала я такого от тебя.
– Чего «такого»?
– хмуро переспросил он.
– А если бы я забеременела?
Он взял ее за руку, прямо посмотрел в глаза.
– Ну и прекрасно! У нас родился бы ребеночек - твой и мой. Разве мы не в силах были бы его вырастить?
Тина резко выдернула руку из его руки, глаза ее потемнели, лицо стало отчужденным, сразу постаревшим.
– Что ты, Ефим Моисеевич, имеешь в виду?
– спросила холодно, надменно. — Жениться на мне задумал?
«А почему бы и нет?
– хотел ответить Ефим.
– Ведь я тебя люблю, люблю!» — но увидев ее мгновенно преобразившееся лицо, ледяной взгляд, не произнес ни слова.
Большое низкое облако внезапно затмило солнце. Посвежело. Закапали редкие капли дождя. Тиночка поднялась с травы, оправила юбку, еще раз пригладила букли, не глядя на Ефима, повелительно сказала: