Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
«Война, - отвечали на аналогичный вопрос и другие мастера - герои его очерка, он назвал их по праву истинными героями Отечественной войны.
– Всем трудно, здесь и все долги», - отвечали кратко, сурово, возвращаясь на свою изнурительную вахту.
... Как только Гапченко появился в редакции, он позвал Ефима к себе.
– Любуешься нашей газетой? И я, ей-богу, доволен. Может быть, впервые за мою редакторскую работу. Все получилось хорошо. Особенно мне нравится твой очерк. Умеешь ты, шельма, не только зло ругать, но и тепло похвалить, умеешь. Значит все будет у нас в порядке, а?
– Следующее безотлагательное тебе задание, -
– Ладно, - согласился Ефим, - один, пожалуй, не успею.
Зазвонил телефон. Гапченко снял трубку.
– Здравствуйте, Марфа Степановна... слушаю... Да, Сегал здесь, рядом со мной... Сейчас зайдем.
– Он положил трубку на рычажок.
– Слыхал? Нас с тобой Дубова вызывает. Зачем?
– недоуменно пожал плечами.
– Не знаю... Но начальство есть начальство. Идем.
– Проходите, присаживайтесь, - сухо, официально пригласила Дубова вошедших в ее небольшой кабинет Гапченко и Сегала, одарив их ледяным взглядом сощуренных, маленьких, серых с желтизной глаз. Она развернула первомайский номер заводской многотиражки.
– Вы, конечно, довольны своим детищем? Верно, газета удалась, неплохая, красочная. Однако, - Дубова причмокнула губами, покачала сокрушенно головой, - допущен грубый промах... к сожалению.
– Промах?! Да еще грубый?!
– понизив голос, проговорил Гапченко. Бледное лицо его стало серым. — В чем дело, Марфа Степановна?
– Не догадываетесь?
– Ей-богу, понятия не имею, — растерянно произнес Гапченко.
– Тогда еще хуже! Да-с! Вот, смотрите сами.
– Дубова ткнула веснушчатым пальцем в очерк о старших мастерах Сегала.
– Именно здесь имеется идеологический и политический просчет.
Гапченко и Сегал озадаченно переглянулись.
– Не понимаете? Переглядываетесь?
– Дубова снова окинула их недобрым взглядом. — Федор Владимирович, Федор Владимирович!
– укоряла она редактора.
– Ну, Сегал - человек беспартийный, ему этакое простительно. Но вы, коммунист?! Вам не к лицу подобное!
«Чего она тянет?» - разозлился Ефим, силясь догадаться, что за просчет в его очерке. Он мгновенно восстановил в памяти его содержание и ничего крамольного не обнаружил.
– Скажите, многотиражная газета наша - партийная или беспартийная?
– пытала Дубова.
– Конечно, партийная, - торопливо, как школяр, ответил Гапченко.
– Тогда почему в очерке Сегала и запаха нет партийности?
Гапченко молча, непонимающе уставился на Дубову. Она откровенно радовалась растерянности редактора.
Видно, придется непонятливым объяснить.
– Дубова провела рукой по столбцам сегаловского очерка.
– Написано вроде живо, но аполитично. Поясню. Как мне известно, большинство из показанных здесь мастеров члены партии большевиков. Верно говорю?.. И хоть бы один, пусть двумя-тремя словами, обмолвился о своем партийном долге, о своей большевистской обязанности быть всегда, а в особенности в военное время, на передовых рубежах производства! Как же это вы, советские журналисты,
– Не мог, - насмешливо сказал Ефим.
– Представьте себе, Марфа Степановна, не мог!
– Он уже догадался, куда клонит парткомовская дама и, с любопытством ждал, какой эффект произведет на нее это « не мог».
– Как, «не мог»?!
– возмутилась Дубова.
– Прошу объяснить.
– Повторяю: не мог, - и добавил, как выстрелил: - Лгать не мог, Марфа Степановна!
– Лгать?!
– Дубова как ужаленная сорвалась с места.
– Что значит - лгать? Вы себе отдаете отчет?
Гапченко вопросительно, с испугом, смотрел на Ефима: «Что ты, дескать, мелешь?!»
– Да, отдаю себе отчет и готов пояснить, - начал Ефим, заранее радуясь возможности насолить неприятной ему партруководительнице.
– Прежде чем писать очерк, я спрашивал, в частности, и товарища Дуганова: движет ли его делами исключительно партийный долг? И он, и другие мастера-ветераны сходились в одном: они помогают сейчас стране по зову совести. В уме работу держать надо - война! Как же я мог после их слов пороть отсебятину, то есть попросту лгать?
Дубова и Гапченко, словно по команде, закурили. С мальчишеским восторгом наблюдал Ефим, как перекосилась и без того злющая физиономия Дубовой.
– Этого не может быть!
– закричала она вдруг.
– Это навет! Вы оговариваете честных коммунистов!
– Она рванула телефонную трубку.
– Три-одиннадцать! Диспетчерская механического? Дубова говорит. Прошу срочно к телефону Дуганова!
– Она бросила шальной взгляд на Сегала, мол, попался, субчик, сейчас я тебя выведу на чистую воду!
– Владимир Сергеевич, здравствуйте! Да... Дубова. Вы читали очерк в нашей газете? Верно там все написано? Ну, хотя бы о вас?.. Все верно? Ну, а как насчет вашего партийного долга? Ведь вы наверняка говорили о нем корреспонденту?.. Спрашивал?.. И что вы ему ответили? Да?.. Точно?..
– Она бросила трубку на рычаг, ввинтила веснушчатыми пальцами окурок в пепельницу, обмякла в кресле, процедила сквозь зубы: - Можете идти.
За порогом кабинета Дубовой Ефим разрядился в ее адрес многоярусной непечатной фразой. Гапченко внешне никак не отреагировал. Когда они вернулись в редакцию, Федор Владимирович опустился в кресло, облокотился на письменный стол, обхватил голову худыми руками, молчал. Удивленно молчал и Ефим.
– Так на чем же мы с тобой остановились?
– спросил после долгой паузы редактор, не глядя на Ефима.
– Когда? Где?
– Да перед тем как идти к Дубовой.
– На подготовке номера в честь Победы!
– Задание понял?
– Понял.
– Ну, тогда ступай. Мне тут кое-что обмозговать надо.
Хитер же этот Гапченко, думал Ефим, покинув кабинет, так и ускользает от важных разговоров!.. А потолковать надо бы! Кто прав, по его мнению: журналист Сегал, не пожелавший врать в газете, или секретарь парткома, готовая обозначить присутствием партийного долга любое полезное дело? И вообще, откуда взялось, с какой целью насаждается это понятие?