Эфирное время
Шрифт:
— Душенька, ты хочешь сказать, дамы теперь носят только нижние юбки? — смутился граф.
— Ты всегда понимаешь меня превратно, дорогой. Дамы отказались от кринолина, но победил турнюр.
— Кес ке се турнюр, мой ангел?
— О, это выпуклость сзади, ниже спины, ее поддерживает специальный каркас из китового уса.
— Ты шутишь, душечка?
— Ничуть. Сейчас все дамы носят турнюры. Но больше ничего пышного, напротив, все чрезвычайно узко, тесно. Лиф спустился глубоко на бока, позади длинный шлейф, перед приподнят так, что туфельки видны.
— Прелестно. А что, горничная
— Полно, мой свет, она уже старуха. — Графиня снисходительно улыбалась и качала головой. Она не желала напоминать графу, как с этой горничной, румяной быстроглазой девушкой, она застала своего мужа в одной из отдаленных беседок поздним вечером. Но сам покойный граф, вероятно, помнил, как зудели злые уральские комары и как Луша звонко шлепала их своей тяжелой крестьянской ладонью на нежной графской спине.
— Ты, душенька, всегда была склонна к преувеличениям, — печально заметил граф, — ты ревновала меня даже к сиделке, когда я лежал в параличе.
— Ты ошибаешься, мой свет, — вздохнула графиня, — не было ревности в моем сердце. Ревность — мелкое чувство, а я великодушна.
Графиня правда была великодушна. Она все простила покойнику, и эту Лушу, и вереницу прочих, румяных, быстроглазых, среди которых были и гувернантки, и модистки, и актрисы, и даже грязная девка-птичница, которая приглянулась ему, когда он лично отправился на птичий двор узнать, пасутся ли на прииске графские куры.
— Так что ты решила с алмазом «Павел»? — кашлянув, спросил граф. — Он так и будет лежать в потаённой шкатулке?
— Скажи, а почему тебя это так беспокоит? Неужели там это важно?
— Не знаю, душенька, не знаю… Двери распахнулись, в комнату вкатился деревянный конь на колесиках, вслед за конем вбежал пятилетний темноволосый мальчик и, приложив палец к губам, спрятался за креслом графини. Графиня с улыбкой наблюдала, как тает в воздухе печальная тень ее покойного супруга, и только когда не осталось даже слабой дымки, я спросила ласково:
— Что происходит, Мишель?
— Бабушка, спрячь меня, мисс Кларк хочет, чтобы я мазал волосы помадой.
Деревянный конь, проехав еще немного по паркету, остановился. В комнату вплыла полная пожилая девица в клетчатом платье.
— В чем дело, мисс Кларк? — строго спросила графиня по-английски.
— Сейчас явятся гости, ваше сиятельство, княгиня Завадская с дочерьми, и я хотела, чтобы его сиятельство выглядел как подобает маленькому джентльмену, — англичанка присела в глубоком почтительном книксене.
— Идите, Мери, — сказала графиня, — вылезай, баловун, — она протянула руку и погладила темные мягкие локоны любимого правнука.
— Баловник, бабушка, а не баловун, — пятилетний Мишель выскочил из-за кресла только тогда, когда за суровой мисс тихо закрылась дверь.
— Так почему же ты не хочешь быть джентльменом, баловник?
— Мне не нравится липкая помада, я не хочу пахнуть цирюльником. И еще, я не люблю, когда приезжает княгиня со своими дочками. Можно, я посижу с тобой, бабушка?
— Маман будет недовольна. Ты должен выйти к гостям. Будут маленькие княжны.
— С ними скучно, — вздохнул Мишель, — они ломаки. Я хочу побыть с тобой, бабушка. Расскажи мне про куриный
— Я рассказывала много раз, ты знаешь эту историю наизусть; Завтра я вызову ювелира, самого лучшего, самого знаменитого в Москве. Он огранит алмаз, сделает из него брошь в виде цветка орхидеи, с тонкими лепестками из платины. На каждом лепестке, как капельки росы, будут сиять прозрачные нежно-голубые топазы, а между лепестками листья, маленькие продолговатые изумруды. Топазы я прикажу огранить кабошоном.
— Что такое кабошон, бабушка?
— При такой огранке кристалл принимает форму гладкой полусферы, без граней, вроде половинки бильярдного шара. Прозрачные камни не принято так обрабатывать, но я хочу, чтобы топазы были похожи на капли росы. Лепестки закрепят подвижно, на тонких стерженьках-пружинках, как в большом бриллиантовом букете ее величества императрицы.
— Бабушка, а алмаз «Павел» не потеряет свою волшебную силу, если его огранят и вставят в брошку? — спросил мальчик таинственным шепотом. — Ты же раньше говорила, что волшебные камни нельзя гранить.
— Разве? Ах, ну да, конечно, однако жаль, что такая красота лежит в шкатулке.
— Ты приколешь эту брошь к платью и пойдешь на бал?
— Нет, мой ангел. Я слишком стара для такой броши.
— Ты подаришь ее маман?
— Нет. Твоя маман слишком легкомысленна.
— Я понял, бабушка, ты хочешь подарить ее кузине Анете.
— Нет. Я не хочу дарить кузине алмаз «Павел», — графиня поджала губы, как обиженный ребенок, — почему я должна непременно дарить кому-то? Пройдет много лет, настанет новый век, двадцатый век, Мишель. Меня уже не будет на свете, ты станешь взрослым мужчиной. Ты женишься.
— На Долли Заславской? Никогда! Она пищит, как мышь, и чуть что, бежит жаловаться княгине, а княгиня шипит, как угли в камине, если брызнешь водой. Я никогда не женюсь, бабушка.
— Кроме Долли, есть много других девиц, какая-нибудь тебе приглянется. Я думаю, ты женишься как раз в первый год двадцатого века. Раньше не надо. В двадцать пять лет в самый раз, уж поверь мне, мой ангел. Не слишком рано, но и не поздно. А теперь слушай меня внимательно, слушай и запоминай, — она приблизила к правнуку свое сморщенное, сильно набеленное лицо и прошептала:
— Это будет счастливый, разумный век. Люди научатся наконец сначала думать и лишь потом что-то делать, а не наоборот, как это происходит сейчас. Бессовестные устыдятся, безжалостные пожалеют ближнего, рука убийцы окаменеет, из уст лгуна вместо, слов будет раздаваться собачий лай.
— Ой, бабушка, значит, наш буфетчик Федор будет только лаять и ничего не сумеет сказать? Он ведь все время врет, что варенье заплесневело, что сыр высох, а холодная телятина заветрилась.
— Мишель, при чем здесь буфетчик? — поморщилась старуха, и с лица ее на бархатную обивку кресла полетела пыль пересохших свинцовых белил. — Буфетчик здесь совершенно ни при чем. Я говорю о двадцатом веке, о том чудесном, разумном XX веке, в котором тебе, мой ангел, предстоит жить. Ты станешь взрослым мужчиной, в твоем благородном сердце вспыхнет любовь, и я надеюсь, что предмет обожания окажется достойным твоего титула и твоего положения в обществе. Ты женишься…