Эфирное время
Шрифт:
«Что за чуть ты несешь? Эфир у тебя заканчивается в час ночи…»
— У вас сегодня, кажется, ночной эфир.
— Да, конечно, давайте завтра утром. Хотя… утром у меня запись… Простите, что же я вам голову морочу?
— Правда, Елизавета Павловна, сколько можно морочить голову мне и себе? Записывайте адрес и приезжайте сегодня после эфира ко мне домой. Вместе с Лотой.
Она записала адрес в своем ежедневнике, опять на нее накатило странное головокружение, слабость, почти дурнота. Ей стало страшно выходить в эфир в таком состоянии. Из зеркала в гримерной глядела на нее помолодевшая, восторженно — томная идиотка.
Хорошо, что в ночном эфире она беседовала не с какой-нибудь напористой скандальной личностью, а с пожилым интеллигентным финансистом. Двадцать минут разговора тянулись бесконечно, Лиза чувствовала, как светятся у нее глаза, как губы сами собой растягиваются в дурацкой загадочно-счастливой улыбке, которая была совершенно неуместна, ибо речь шла о вещах серьезных и печальных, о нестабильности рубля и дефиците бюджета.
Вместо привычной телестудии, вместо объектива камеры и солидного собеседника за студийным столом она видела перед собой Юрия Ивановича, как он сидит у телевизора, и всей кожей чувствовала, как он на нее смотрит, как ждет, когда закончится эфир.
— Вы были очаровательны, Лиза, — заявил после эфира старый финансист и церемонно поцеловал ей руку, — знаете, в вас появилось что-то совсем новое. Глазки заблестели по-особенному.
Впервые за многие годы к ней обратился по имени совершенно чужой человек, впервые скользнула в интонации игривая снисходительность. Так принято общаться с хорошенькими молоденькими секретаршами. И еще ей показалось, что все, кто находился в павильоне — администратор, операторы, осветители, — уставились на нее с нехорошим любопытством.
Была бы она легкомысленней и хитрей, сумела бы прокрутить этот странный период своей жизни в убыстренном легком ритме тайного романа, как это делают тысячи женщин. При чем здесь муж, дети, работа? Ну да, любовь, страсть, с кем не бывает? Зачем же делать из этого трагедию? Живи и радуйся, только научись врать половчее — мужу, детям, любовнику, себе самой. Разве так уж сложно врать, честно глядя в глаза?
Переступив порог своей квартиры, не снимая плаща, она сказала мужу, что прямо сейчас едет с Лотой в лечебницу, чтобы показать собаку ветеринару. Он равнодушно удивился:
— Ночью?
— Днем там очередь, — ляпнула она в ответ и покраснела.
— Мне казалось, у тебя с этим доктором сложились такие теплые отношения, что он может принять Лоту и без очереди.
— Миша, какие отношения могут быть с ветеринаром? — Руки у нее дрожали, никак не удавалось пристегнуть карабин поводка к ошейнику Лоты. — С чего ты взял, что у меня с ветеринаром могут быть какие-то особенные отношения?
— Да ни с чего я не взял, мне дела нет до ваших отношений, просто я не понимаю, неужели нельзя отвезти собаку на осмотр днем?
— Завтра у меня запись.
— Завтра я могу съездить с Лотой к врачу. Я вижу, ты очень устала, ты даже похудела за это время. Тебе сейчас надо принять душ и лечь
— Где?
— В лечебнице.
— Зачем тебе?
— Я позвоню ветеринару и скажу, что ты не приедешь. Договорюсь на завтра.
— Завтра у него нет приема.
— Ладно, Лиза, поступай, как знаешь, — он взял у нее из рук поводок и прицепил карабин к ошейнику, — если тебе приспичило после прямого эфира в третьем часу ночи мчаться в ветеринарную лечебницу, пожалуйста. Я не возражаю. Только не забудь взять ключ. Я буду спать, когда ты вернешься.
Она поцеловала его на прощанье, но лучше бы она не делала этого. От его лица, от гладко выбритой щеки, ощутимо повеяло холодом.
По пустым ночным улицам она доехала по записанному адресу за десять минут. Юрий Иванович ждал ее на улице, у въезда во двор. Она издалека заметила его невысокую коренастую фигуру и в последний раз подумала: «Господи, ну что же в нем такого? Почему именно он?»
Когда он обнял ее, прямо на улице, у машины, ни слова не говоря, стал торопливо, жадно, целовать ее лицо, ей вдруг почудилось, что в кустах за детской горкой вздрогнул белый огонь фотовспышки.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
К старости графиня Ольга Карловна Порье научилась говорить по-русски. Язык, прежде казавшийся ей варварским, увлек ее богатством смысловых и чувственных оттенков. Русские слова переливались и играли радужными гранями, как драгоценные камни, которые она так любила.
— Старык. Старьичек. Старец. Стар-ри-кашика, — повторяла графиня, раскатисто грассируя, смеялась и хлопала в ладоши, как малое дитя.
В 1880 году графине стукнуло восемьдесят, она была ровесницей века. Память ее угасала, рассудок стал зыбким, как перистые облака перед закатом. Стариком она называла своего покойного супруга — графа Юрия Михайловича и часто, сидя в кресле перед камином, беседовала с ним по-русски. Монолог ее дробился на разные голоса. Тоненький, дрожащий принадлежал ей самой, а скрипучий, хриплый — графу, которого она ясно видела перед собой, в пустом вольтеровском кресле.
— Душа моя, ты помнишь деревенского мальчика, который нашел наш первый камень? — задумчиво спрашивал покойник. — Нехорошо, что мы не приняли участия в его судьбе.
— Я лечила его раны своими руками, я не позволила закопать его живьем в землю, — возражала графиня, — я в его честь назвала лучший алмаз в своей коллекции, и будет с него.
— Ты должна огранить алмаз «Павел», душенька. Я хочу, чтобы он сверкал на твоей груди. Закажи у Ле Вийона брошь в виде цветка орхидеи, пусть вокруг камня будут тонкие платиновые лепестки, на них бледно-голубые прозрачные топазы, как капельки утренней росы, а между ними овальные изумруды, как листья.
— Это манифик, мон амур, это изумительно! — Графиня кокетливо щурилась, обнажала в улыбке вставные зубы. — Но с каким же платьем я надену эту брошь?
— С голубым бархатным. Или вот, с белым, из китайского шелка с фламандскими кружевами. Оно тебе так к лицу, душенька.
— Полно, граф, — Ольга Карловна капризно надувала губы, — эти платья теперь не наденет даже горничная Луша. Рукава а ля жиго давно не носят.
— Неужели? Что же носят?
— О, мой свет, все необычайно изменилось. Победил турнюр, исчезли сборки, в моде костюм-коллан. Исчезло все, что торчит, даже верхняя юбка.