Ефрейтор Икс [СИ]
Шрифт:
Павел попытался достать его через амбразуру, но он предусмотрительно отпрыгнул.
Из коридора появился Никанор, сгреб Гамаюнова за шиворот и ласково сказал:
— Я давно вам хотел сказать, что как каптер, вы плохо справляетесь со своими обязанностями. Если повар и дальше будет пребывать в таком затрапезном виде, нам придется принять решительные меры.
Павел ошалело смотрел на Никанора; и где он таких слов набрался? Однако злость и раздражение улетучились, начал разбирать смех. Прищепы на кухне уже не было. Быстро смыв грязь с пола, Павел промыл его чистой водой, и пошел к колонке. Раздевшись до пояса, подставил спину под тугую струю. Муть прошла. Хорошо. Тело
Павел прошел в казарму. Возле помоста со штангой разделся до трусов, и принялся остервенело рвать звенящую расхлябанными "блинами" штангу. Рывок с виса: раз, раз, еще раз, еще… Добавить "блинов". Швунг жимовой. Раз, раз, еще р-раз… Добавить. Швунг толчковый. Хрустят связки, тело наливается звенящей силой. Добавить. Толчок. Взял на грудь в "низкий сед". В ногах страшная сила. Кажется, если не встанет со штангой, ноги пол проломят вместе с помостом. Толчок с груди. Раз, еще раз, еще р-раз… Добавить… "Блинов" больше нет, все на штанге. Звенит железо, сердце лупит в грудную клетку, кровь готова рвануть фонтаном из височных жил…
— Включение "Дубравы" пээрвэ! — вдруг проорал дневальный у тумбочки.
Павел сгреб одежду, и не спеша, трусцой побежал к станции, на бегу потряхивая мышцами, усилием воли расслабляя накрученные нервы. У гаража стоял командир и смотрел ему вслед.
Станции проработали недолго. Павел выгнал Котофеича, без задних ног дрыхнувшего на приборном шкафу после бессонной ночи, и пошел бродить вокруг станции. Уходил еще один день его армейской жизни. Легкий ветерок шелестел травой, лениво тащил по небу белые облака. Тоскливо и пусто вокруг. Тоскливо и пусто в душе. Набрав букет цветов, Павел пошел в казарму. Поставив букет на тумбочку, пошел на кухню. Вокруг казармы — никого, звенящая тишина и тоска.
На кухне Прищепа суетился вокруг печки. Он уже в чистых штанах и девственно чистой рубахе. Постояв в дверях, Павел повернулся и пошел, куда глаза глядят. Шел бездумно, ничего не замечая. Руки в карманах, сапоги путаются в траве. На пути попалась колонка. Постоял у мокрого, заляпанного грязью деревянного помоста, посреди которого торчала нелепая чугунная тумба, отлитая в незапамятные времена. Таких Павлу не доводилось видеть даже на улицах Урмана. Наклонился, нажал на рукоятку, зачем-то напился тепловатой, с железным привкусом, воды. Пить ему не хотелось. Обойдя склад, подошел к проволочному забору. Долго стоял, привалившись плечом к столбу. Пологий склон плавно спускался к огородам поселка. Прошлой весной, пыля сапогами по прошлогодней траве, это пространство пересекал Харрасов, а мушка карабина Павла, как приклеенная, двигалась вместе с ним. Павел знал, что Харрасов служит прапорщиком в одной из северных рот полка ПВО.
Отлипнув от столба, Павел пошел вдоль задней стены склада. Наткнулся на перевернутую ванну. Обычная ванна, какие устанавливают в квартирах. Как и когда она сюда попала — неведомо. Наклонившись, подсунул ладони под край — тяжелая. Одному до колонки не дотащить.
Из-за угла склада вывернулся замполит, крикнул:
— Ефрейтор! В самоход собрались?!
Медленно выпрямившись, Павел проговорил:
— Вы же знаете, товарищ лейтенант, что я не бегаю в самоволки…
— Откуда мне знать? Просто, не попадались…
Лейтенант сел на ванну, кивнул Павлу:
— Садитесь…
Павел сел рядом. Говорить с ним не хотелось, да и не о чем. После истории с "вшивником", Павел испытывал к нему брезгливое чувство, потому как убедился, что замполит искренне считает себя аристократом, а его, Павла, нечистоплотным быдлом. И из-за Харрасова тоже
Замполит, начиная "задушевную" беседу, по своему обыкновению перешел на "ты".
— Послушай. Паша, что ты такого натворил, что командир, вместо того, чтобы объявить тебе благодарность перед строем за отличную работу на учениях и по контрольной цели, объявил тебе пятнадцать суток губы, а потом загнал на кухню?
— Спросите командира… — пожал плечами Павел.
Замполит долго смотрел ему в лицо, наконец, медленно выговорил:
— Я мог бы для тебя что-нибудь сделать…
Весело улыбаясь, Павел проговорил:
— Я, правда, не знаю, за что командир на меня взъелся. Товарищ лейтенант, ну и что, что вместо дежурств по роте — кухня? На кухне гораздо лучше — свободнее, и выспишься, как следует. Мне до дембеля четыре месяца. Чего вы за меня волнуетесь? Я ведь не салага, я — старик. Это вам надо волноваться… Как бы я повара не заставил посуду мыть и полы…
Наверное, он понял намек. Что-то в его "комиссарском" лице изменилось. Кажется, он чуть было не опустил стыдливо глаза.
— Ну, хорошо… — он энергично вскочил с ванны.
По уставу и Павлу надо было бы встать, но он нарочно не встал. Упругой походкой замполит ушел. Только после этого Павел тяжело поднялся и побрел к казарме.
Зимой в казарме была жуткая холодрыга. Старики спасались тем, что поддевали под гимнастерки свитера, присланные из дому, или отобранные у салаг. Павел постоянно мерз, постоянно кашлял и сопливел, пока не нашел в наружном ящике зипа фургона своей станции совершенно новый комплект офицерского зимнего белья, правда весь вымазанный в солидоле. Видимо старшина, получив белье, использовал его не по назначению, а протирал им подшипники, или дизеля. Павел извел на белье полпачки стирального порошка, однако отстирал. Вот тогда начался сущий рай; было тепло и уютно, даже на улице без шинели. Однако рай быстро кончился; угораздило же Павла попасться в неположенной рубашке на глаза замполиту, да к тому же в самые лютые морозы. Павел в бытовке гладил гимнастерку, когда туда заглянул замполит. С металлом в голосе он прорычал:
— Вшей парите, воин?! А ну снять немедленно! Что за свинячьи привычки, натягивать на себя всякую мерзость? Дневальный! — крикнул он в коридор. — Позовите каптера.
Вроде бы лейтенант ничего особенного не сказал, но в тоне его сквозило такое чувство превосходства, такая брезгливость, что у Павла все нутро перевернуло. Когда пришел каптер, он покорно стащил с себя злополучную рубашку. Мозглый холод казармы тут же прохватил его насквозь. Каптером тогда уже был Гамаюнов, и Павел надеялся, что уже вечером он вернет ему конфискованную рубашку. Но замполит грозно скомандовал:
— Гамаюнов, это на тряпки, шоферам. Рвите!
Гамаюнов жалобно и извиняюще поглядел на Павла, наступил на один рукав, а за другой рванул. Правда, сразу же после ухода замполита, Гамаюнов выдал Павлу две новенькие байковые рубашки, но это было уже совсем не то.
Обвинение в свинстве так оскорбило Павла, что он уже не мог нормально относиться к замполиту. Еще бы, даже будучи салагой, Павел не допускал засаливания своей повседневной формы, как другие молодые. А баня раз в неделю, действовала на него вообще угнетающе, потому как "на гражданке" Павел привык каждый вечер принимать душ. На политзанятиях он форменным образом принялся "доставать" замполита, то и дело подлавливая на плохом знании международного положения, или каких-нибудь других политических вещей.