Ефрейтор Икс [СИ]
Шрифт:
— Красиво… И жутковато…
Котофеич уже сидел на своем излюбленном месте и светил зелеными огоньками глаз. Павел сидел, откинувшись на спинку лавочки, смотрел в темнеющее небо. Боль улеглась, тоска слегка утихла. От Лены исходил слабый запах духов, мешающийся с будоражащим запахом пота. Он вызывал тревогу, беспокойство, казалось, что вот-вот должно что-то открыться, давно забытое, или даже небывавшее…
— Покажи мне станцию, — вдруг будничным тоном проговорила Лена. Но смотрела она лукаво и кокетливо. — Или — нельзя,
— Какая там тайна… Этой станции сто лет в обед будет. Ее еще лет двадцать назад шпионы со всех сторон сфотографировали и измерили. А еще, недавно, в Сирии, прямо из-под носа тамошних вояк, когда они Аллаху молились, американцы сперли приборный фургон "Дубравы". А это фургончик, раза в четыре больше моего.
Павел нехотя поднялся с лавочки, отпер амбарный замок. Лена несмело вступила в подземелье, тускло освещенное зарешеченным плафоном. Павел подвел ее к фургонам, стоящим в капонире:
— Вот и станция. Ничего особенного…
— А как ты за самолетами наблюдаешь?
Павел влез в первый фургон, запустил преобразователь. Провел Лену ко второму. Котофеич уже вертелся под дверями. В приборном отсеке Павел усадил Лену в свое кресло перед пультом, и, нагнувшись над ней, касаясь щекой волос, резко, зовуще пахнущих духами, включил приборы. Луч развертки забегал по экрану; вверх-вниз, вверх-вниз…
Она разочарованно спросила:
— А где самолеты?
Павел показал ей маховичок ручного вращения кабины, сказал:
— Покрути.
Она крутанула маховичок. Павел представил, с каким воем мотнулась на горке приемо-передающая кабина, и хмуро проворчал:
— Плавнее. Не трактор ведь…
Она закрутила маховичок неспешно, плавно, будто всю жизнь была оператором высотомера. На экране вспыхнула длинная вертикальная черта. Павел сказал:
— Стоп. Верни чуть назад.
Черта, когда по ней пробегал луч, наливалась яркой желтизной.
— Это самолет? — спросила Лена.
Павел поглядел на шкалу азимута:
— Ага. Гражданский. Судя по размерам — "Ту-154". А поскольку высота маленькая — идет на посадку в Новосибирске.
— Так далеко?! — изумилась она.
— Ну, разве ж далеко… — Павел переключил масштаб, сказал торжественно: — А теперь ты шаришь лучом в космосе.
Она провернула антенну по азимуту, сказала разочарованно:
— Никого…
— А ты думала, летающие тарелки летают?
— А что, не летают?
— Поверишь, за два года ни единой не засек. Гражданские и военные цели легко идентифицировать. А подозрительных целей, не видел ни одной.
Она спросила:
— А почему ты наши самолеты называешь целями?
— Потому что для нас, все, что летает — цели.
Она долго смотрела в экран, медленно вращая маховичок, наконец, прошептала:
— Страшно…
Павел спросил:
— А хочешь, покажу свой дом?
Она удивилась:
— Как это?
Он переключил вновь на малый масштаб,
— Это радиотрансляционная вышка, которая стоит в ста метрах от моего дома в Урмане…
— Так далеко?! — снова изумилась она.
— Ну, разве ж далеко? У нас и из Белоруссии служат, и с Украины…
Быстро щелкая тумблерами, Павел выключил станцию. Пульт погас, и стал серым, скучным, безжизненным, будто закрылись ставни.
Павел поглядел на часы, сказал тихо:
— Скоро одиннадцать…
Она кивнула:
— Да, да, пошли…
Девушек увезли, и Павел вздохнул с облегчением, все вернулось в привычную накатанную колею. Где-то впереди, через четыре месяца, она оборвется сама собой, и тогда не будет тоски, не будет так больно колючая проволока сдавливать душу. Господи! Да в колючке ли дело? Каждый день ведь можно в самоволку бегать! Голосок внутри скрипнул: — "И каждое утро сапог командира или замполита будет тебя в дерьмо втаптывать…"
Павел разделся и завалился спать. Все к черту! Солдат спит, а служба идет.
На следующий день было воскресенье. Включений не было ни ночью, ни днем. Павел бродил по расположению, путаясь сапогами в высокой траве. Его догнал Кузьменко, попросил:
— Послушай, Павлик, одолжи мне свою пилотку, че ша?
— В самоход, что ли, собрался? — хмуро осведомился Павел.
— Ага… Вчера с девушкой договорился — малина в сметане… — Кузьменко сладострастно причмокнул губами.
— Не положено салагам в самоволки ходить… — еще мрачнее пробурчал Павел.
— Да ладно… Скажи, что пилотки жалко…
— Ничего не жалко. Я ж в самоволки не бегаю, а на дембель поеду в шапке. Бери…
— Вот спасибо! А то у меня голова большая, только твоя пилотка и как раз…
Кузьменко убежал. А Павел побрел дальше. С одной стороны к проволоке подходила рощица боярышника, и тут костер почему-то не рос, а вся полянка заросла веселым лесным разнотравьем. Павел набрал большой букет цветов и пошел в казарму. Котофеич, все время сопровождавший его, разочарованно плелся позади, он еще ни разу в жизни не отходил от родной станции так далеко. Зайдя на кухню, Павел пошарил в шкафу, нашел литровую банку, забрал ее, налил воды и втиснул туда букет. Прищепа возразить не решился. Павел поставил букет на тумбочку возле своей кровати.
Могучий, увидевший этакую лирику, понимающе ухмыльнулся:
— Ба, товарищ ефрейтор втюрился…
— Заткнись! — рыкнул Павел, и, сунув руки в карманы, пошел из спального помещения.
Могучий добродушно проговорил:
— Ну, чего ты злишься? От такой отказываться — дураком надо быть…
Могучий от избытка чувств вдруг облапил Павла своими ручищами, приподнял и перевернул вниз головой.
— Ну, и что дальше? — равнодушно промолвил Павел, даже не вынимая рук из карманов.