Ефрейтор Икс
Шрифт:
Кузьменко толкнул его в бок, испуганно посмотрел на Лаука и Павла.
– Ну, вот и прекрасно, – спокойно проговорил Сашка. – Вот и выпьем за то, чтобы всегда знать, кто есть кто…
Он опрокинул стакан в рот, шумно проглотил. Похрупывая крепеньким маринованным огурчиком, посмеиваясь, проговорил:
– Промахнулись вы, ребята, нет в нашей роте дедовщины.
– Везде есть, а у вас нет?.. – недоверчиво пробурчал еще не остывший Задорожний. – Парня в самоход, в магазин гоняли… А вдруг бы попался?
– Не твое дело! –
Задорожний пожал плечами, и принялся равнодушно жевать сало с хлебом.
– Погоди, Никанор, – вмешался Павел. – Во-первых, салагам положено, а во-вторых, я его послал, я его в случае чего и прикрою. Он нам купил, что нам надо было, но и свои, с его призыва, скинулись. Так что, всем хорошо. У нас порядки идиотские; в увольнительные не отпускают во избежание пьянок и ЧП.
Хмель пошел по жилам, нервы размякли. Никанор принялся разливать по второй. Лаук серьезно проговорил:
– Котофеичу не наливай. Он пьяный дурной…
– Что, правда? – изумился Задорожний.
– Конечно, – серьезно проговорил Лаук, нарезая колбасу ломтями. – Прошлый раз Никанор ему на палец в стакане налил, так он три часа по казарме носился, на всех кидался. Командир за ним с пистолетом бегал. Думал, сбесился.
Лаук сунул Котофеичу в пасть добрый шмат колбасы. Сквасив брезгливую физиономию, кот из вежливости сжевал ломоть. После чего из любопытства сунул нос в стакан Павла. Павел подхватил стакан, сказал:
– Еще чего… Потом штаны зашивай после твоих когтей…
Похоже, хохлы поверили, что кот – законченный алкаш. Котофеич не обиделся, прилег на плащ-палатке, равнодушно глядя желтыми глазищами на сало и колбасу. Он давно уже отвык от цивилизованной пищи.
Задорожний спросил:
– Кто сало солил?
– Я, – мотнул большим, размякшим и раскрасневшимся лицом Никанор.
– Что, в расположении есть свинарник?
– А как же. И свиней взвод… – проворчал Лаук. – Если роту не считать…
– Ладно. Если старшина будет колоть свинью, засолю сало по-хохляцки.
Никанор разлил по третьей. В голове у Павла уже основательно шумело, веки отяжелели, давала о себе знать бессонная ночь. Осушив стакан, Кузьменко мечтательно проговорил:
– Осенью в отпуск бы съездить…
– Ага, съездишь… – саркастически засмеялся Лаук. – В наших ротах только стукачи в отпуска ездят.
– Ну уж, ты ляпнешь… – еле ворочая непослушным языком, проворчал Павел.
– А что?! – Сашка резко повернулся к Павлу. – Помнишь из того весеннего призыва Ваньку Голынского? Почему он два раза за службу в отпуск ездил, а дембельнулся сержантом, хоть и просидел почти год на кухне поваром? А мы с тобой, операторы первого класса, ни разу даже в увольнении не были.
Павел пожал плечами. Вспоминать Голынского ему было противно.
– Можно и по-другому в отпуск съездить, – пожал округлыми плечами Кузьменко. – Тут вокруг расположения проволока чисто
– Ага, – ухмыльнулся Никанор, – и диверсанты со шпионами стаями шастают… Наши станции, даже когда новыми были, ни одному шпиону нафиг не были нужны. А теперь и подавно.
– При чем тут шпионы? – заговорщицки хихикнул Кузьменко. – Забредет какой-нибудь пьяный гражданский… Как по уставу положено? Первый выстрел в воздух, второй, если нарушитель не останавливается, в него. А можно наоборот… Как потом что докажут?
Лаук коротко хохотнул:
– Верно говорят: бодливой корове Бог рогов не дает. У нас патрульные ходят с пустыми карабинами. Так что, придется тебе палить из лука репчатого…
– Интересно… Мы в полку были раз в наряде, там по три обоймы выдавали…
– Там есть что воровать: там, в складах полушубки, ткань для офицерских мундиров… Да мало ли еще чего?
Павел полез в карман, достал патрон, подкинул на ладони:
– Могу подарить… Я ж не смогу убить человека только ради того, чтобы домой на десять дней съездить…
Кузьменко натянуто засмеялся, проговорил:
– Шуток не понимаешь?..
– Я, понимаешь, учебку проходил в Барабинской роте. За год до меня там случай был. Два корефана служили, не разлей вода. Один пошел в самоволку, другой патрульным стоял. Ну, тот из самоволки возвращается, идет полем, пролез за проволоку. От него до вышки метров восемьсот, если не километр. Ну, этот, патрульный, пошутить решил. Зарядил патрон, и бахнул не целясь. Мол, все равно не попаду… Точнехонько в лобешник засадил! Грохнул своего кореша, короче… Вот такие штучки Господь иногда откалывает…
Никанор разлил следующую. Выпив, Павел ощутил, что век поднять уже не в состоянии. Пристроив голову на телефон, ощутил, как куда-то проваливается, в мягкое, теплое, темное… Голоса все удалялись и удалялись…
Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечи. Над ним склонялся Лаук. Увидев, что он открыл глаза, проговорил:
– Пошли в роту, поспишь до обеда. Во, разморило салагу…
– Сам ты салага… – проворчал Павел, стягивая сапоги. Солнце приятно пригрело один бок, к другому уютно привалился Котофеич и дрыхнет на спине, смешно сложив лапы на животе. – Ты бутылки выбрось в старый капонир… – и, пристроив голову рядом с телефоном, на мягкий бугорок, снова закрыл глаза.
Кто-то потянул за руку, голос Никанора проговорил:
– Пошли в роту, на койке выспишься…
– На солнышке лучше, – протянул Павел, не открывая глаз. – Катитесь… Не мешайте…
Резкий, долгий звук телефонного зуммера вытянул Павла из тяжелого, обморочного сна. Рука инстинктивным, привычным движением ухватила телефонную трубку. Котофеич уже самозабвенно терзал когтями гимнастерку на груди и взмякивыл дурным голосом. Он очень быстро начал нервно реагировать на телефонные звонки, еще месяца в три от роду.