Ефрейтор Икс
Шрифт:
Тут послышалась команда "смирно", Павел замер в строю, уставился на дорожку, ведущую от станций к казарме. Сашки не видать. Наверное, не хочет показываться в роте после всего, что произошло. Будет сидеть теперь там несколько суток безвылазно, а Газмагомаева гонять по нарядам. Павел не слышал, что говорил командир, давно все обрыдло. Старшина роты зачитал состав суточного наряда. Павел – дежурным по роте. Ничего страшного, когда все разойдутся по станциям, можно будет вздремнуть до обеда. Вряд ли офицеры после ночной боевой готовности будут толкаться в роте, все разбредутся по домам…
– Старшина, – вдруг вмешался командир, – а почему у вас ефрейторы дежурными ходят? В роте что, сержантов не хватает? Почему Гамаюнов дежурным не ходит? Что, каптер
Капитан пошел в сторону КП, щеголеватый, подтянутый, по виду истинный военный. А Павел пошел на кухню. Рабочим был парнишка из нынешнего весеннего призыва; грязное, сонное, измотанное создание. Он даже еще не помыл посуду после завтрака. В посудомоечном отделении на полу остатки каши, растоптанные по всему полу, в варочном – те же ошметья каши на кафеле.
Павел стоял в дверях, сунув руки в карманы, молча наблюдал. Парнишка торопился, но вымыть тридцать мисок и восемь бачков ему явно не по силам. Павел проговорил:
– Через час приду, чтоб везде блестело. Принимать кухню буду с белым платком.
Парнишка испуганно посмотрел на него, и на сером его лице явственно прочиталось желание повеситься.
– Прачка и раб, – мстительно проворчал Павел.
Повернувшись, он вышел с кухни и пошел на станцию. В приборном отсеке выдвинул ящик зипа, достал из ячейки значок с буквой "М". Было у него тайное желание сдать на мастера-оператора, тем более что норматив он легко перекрывал раза в два. Вытащив из другого ящика зипа поношенные брюки и сапоги, оставшиеся от предшественника, переоделся, и, прихватив полпачки стирального порошка, пошел в казарму.
Парнишка на кухне, весь потный, остервенело тер тряпкой пол, рядом валялся кусок мыла. Павел с минуту смотрел на него, наконец, философским тоном изрек:
– Умный работает головой, а дурак – руками… – подошел к окну раздачи, рявкнул: – Дежурный! – Из коридора появился Гамаюнов. – Чистую рубашку и тряпок на протирку посуды…
Гамаюнов молча удалился, вскоре вернулся. Рубашка почти новая. Сняв гимнастерку и майку, Павел прикрутил на рубашку значок мастера-оператора, надел. Прищепа сидел в углу кухни и испуганно поглядывал на Павла. Он был наслышан о том, что старички, попадая на кухню, частенько заставляют повара мыть посуду и полы. Павел прошел в моечное отделение, взял миску, провел пальцем по краю. Миска жирная, но не очень, однако, когда он был салагой, такая миска вполне могла прилететь ему в физиономию. Он оперся руками на стол, обитый оцинкованной жестью, ладоням стало скользко от жира. Тупо глядя на стопку мисок, подумал: – "Откуда она идет, дедовщина? У нас в роте нет ее. Мы не самодурствуем, никого не избиваем, обмундирование стираем сами и гладим сами, потому что хорошо умеем это делать. Сапоги чистим сами. Если этого не делать, от тоски и скуки подохнешь. Книг нет, политзанятия – галиматья. Все со школы известно".
Сзади послышалось:
– Товарищ ефрейтор, помыл…
Павел обернулся. Фигура жалкая, глаза, молящие о пощаде. Павел прорычал:
– Когда я был салагой, такая посуда вся бы мне в морду слетелась, вместе с кашей… Свободен!
В ответ недоверчивая улыбка, и тут же, будто всполох электросварки в ночи, вспышка радости, будто Павел ни с того, ни с сего отменил расстрел. В амбразуру сунул голову Гамаюнов, спросил:
– Тебе прислать салаг картошку чистить?
– Товарищ старший сержант, – намекнул ему Павел на лычки, пришитые к погонам парадной формы, – если мне понадобится, я вас посажу картошку чистить.
Гамаюнов мгновенно скрылся, от греха подальше. Закей, было дело, когда весной залетел на кухню на пять суток, заставлял его чистить картошку. "Все-таки, хоть мы и пальцем никого не трогали, нас побаиваются" – подумал Павел. Он взял помятый алюминиевый бак и пошел в овощехранилище. Там, в предвидении грядущих испытаний, он в уголок сусека еще осенью засыпал пару мешков крупной, отборной картошки и присыпал сверху мелочью. Однако с тех пор ни разу не был рабочим по
Картошку Павел чистил мастерски. Еще бы, полгода он ее чистил почти каждый день. А месяц в учебке один начищал на роту, вдвое большей численности, чем теперешняя. За полчаса он начистил и на обед, и на ужин. Все, до обеда на кухне делать нечего. Он прошел в спальное помещение. Четверо из отдыхающей смены спали. Павел тоже разделся, собрался лечь, и тут заметил, что на тумбочке нет букета.
– Дежурный! – заорал остервенело. Появился Гамаюнов, Павел холодно спросил: – Где цветы?
– Командир выбросил… – виновато пожал плечами он.
– Ладно… – проворчал Павел и с головой накрылся одеялом.
Он долго не мог уснуть. Перед глазами мельтешили цветные пятна, внутренности были будто подвешены на крючьях. Никак не мог расслабиться. Начал думать о родном Урмане, о матери, вспоминать обстановку в квартире. Мало-помалу нервы успокоились, и он уплыл в темноту.
Павлу снилась война. Он отчетливо видел на экране самолет, а не вертикальную черточку. Самолет похож то ли на "Миг", то ли на "Фантом", но Павел почему-то был уверен, что это легендарный "Су – 7Б", который он никогда не видел, но которым его постоянно пугал старшина-сверхсрочник, начальник станции, когда Павел служил первый год. Старшина тогда говорил, что хуже нет, когда "Су – 7Б" идет контрольной целью. Вести его почти невозможно. И вот этот "Миг" – "Фантом" – "Су – 7Б" атакует Павла. В кабине сидит командир роты и глумливо хохочет. Из-под крыла самолета вырывается ракета. Павел точно знает, что это "Шрайк", что он наводится по лучу, он изо всех сил старается отвести в сторону антенну, но маховик не проворачивается. "Шрайк" летит ему прямо в лицо, и вдруг, это вовсе не "Шрайк", а банка с цветами, и Павел никак не может увернуться, будто намертво пристегнут к креслу. Командир оглушительно заорал:
– Дрыхнешь?! Салабон! Марш на кухню!
Кто-то сорвал с Павла одеяло, он подскочил на койке, сердце бешено колотилось. Рядом стоял Никанор с одеялом в руках и весело хохотал.
Даже не стараясь скрыть тоску в голосе, Павел проговорил:
– Бардак проклятущий… Даже снится идиотизм какой-то…
– Тьфу, салага… – ругнулся Никанор, бросил одеяло на койку. – До дембеля всего ничего, а он тут всю атмосферу проквасил…
Павел медленно оделся и потащился на кухню. Обед уже был готов, потный, раскрасневшийся Прищепа сидел на табуретке у окна раздачи и поджидал роту. Павел налил несколько бачков воды, поставил на печку.
Прищепа с готовностью поднялся:
– Есть хочешь?
Павел помотал головой. Его мутило, во рту пересохло.
Рота обедала. Павел сидел на стуле на крыльце, закинув ногу на ногу, и обозревал заросшее птичьей гречишкой пространство между задней стеной казармы и складом. У его ног величественно сидел Котофеич. Хоть он и страшно удивлен, что кореш суетится на кухне, но посчитал своим долгом и здесь сопровождать друга. Огромный, пушистый, мягкий и на взгляд, и на ощупь клуб дыма. Даже не верится, что прошлой весной он свободно помещался на ладони, а в кармане ему было даже просторно. Он неподвижно смотрел в одну точку, не интересуясь суетой скачущих тут и там воробьев, озабоченных проблемой прокормления потомства. Людей не было видно, все сидели в столовой, гремели ложками о миски. Да дежурная смена на боевых постах. Павла почему-то в последнее время тянуло к такому вот спокойному созерцанию. И чтобы в поле зрения не было людей. Хотя, его и до армии тянуло к одиночеству. Эти многодневные скитания по тайге, сидения на берегах тихих речек. Просто, целый год, первый год службы, его насильно совали в толпу, гоняли туда-сюда в компании таких же задерганных и затурканных пацанов. Теперь он просто освободился от насильственной необходимости пребывать в компании себе подобных. Теперь ему даже картошку приятно чистить, лишь бы никого рядом не было.