Егерь: заповедник
Шрифт:
А я сажусь на весла и неторопливо гребу мимо заросшего елками островка к дальнему берегу озера. Там я присмотрел хорошее место для галечника — сухой песчаный бугор неподалеку от старой вырубки, на которой много брусники.
Артемьев опускает руку за низкий борт лодки, ведет пальцами по воде.
— Сюда бы на рыбалку приехать, — говорит он.
— Так приезжай, — предлагаю я. — Кто тебе мешает? Не в охотничий сезон место на базе всегда найдется.
— И правда, — улыбается Артемьев. — Тут
Он удивленно качает головой, радуясь такому простому решению. Потом спрашивает:
— Так что такое «галечник»?
— Специальная площадка для птиц, — объясняю я. — Ты знаешь, что не все птицы зимой улетают на юг? Глухари, тетерева, куропатки остаются зимовать здесь.
— А чем они кормятся? — удивляется Артемьев.
— Вот, — говорю я. — Важный вопрос. Пока снег неглубокий — выкапывают ягоды и семена. А потом кормятся березовыми или сосновыми почками. Это очень грубая пища. И чтобы легче ее переваривать, птицы глотают мелкие камешки — гальку.
— Не понял, — уточняет Артемьев, что-то записывая в блокнот. — А как камешки помогают им переваривать пищу?
— Мускульные стенки желудка сокращаются, и камешки перетирают пищу, — объясняю я. — Как мельничные жернова.
— Понял, — кивает Артемьев. — А зачем специальная площадка?
— Обычно птицы клюют гальку вдоль дорог, или в других подходящих местах. Но зимой все заметает снегом и покрывает льдом. А камни постепенно выходят из желудка. Вот и получается, что к весне птице надо восполнить запас камешков. А где?
— В специальном месте, — догадывается Артемьев. — В этом самом галечнике.
— Точно, — улыбаюсь я.
— Слушай, как интересно!
Артемьев незаметно для самого себя переходит на «ты».
— Андрей, ты не против, если я вставлю это в очерк? Читателям понравится.
— Не против, — усмехаюсь я. — Только пиши правду.
Я причаливаю к берегу и привязываю лодку к нависшему над водой ивовому кусту. Мы разбираем инструменты и идем к выбранному месту. Оно недалеко от озерного берега, и это тоже важно.
Встревоженная сорока перепархивает вслед за нами с дерева на дерево и пронзительно стрекочет. Видимо, считает, что мы незаконно вторглись на ее территорию и сердится на чужаков.
Артемьев с любопытством оглядывается. Видно, ему редко приходилось бывать в лесу, здесь для него многое в диковинку.
Сорока отстает только после того, как мы спускаемся в овраг и поднимаемся на пригорок.
— Пришли, — говорю я, опуская на землю рюкзак.
По старой вырубке свободно гуляет ветер, а на опушке хватает поваленных деревьев. Не все из них упали на землю. Часть повисла, зацепившись ветками за соседей, да так и высохла.
Вот такой материал нам и нужен.
Галечник можно устроить разными
Поэтому я задумал более основательную конструкцию.
Я разворачиваю мешковину, в которую завернута пила. Пробую ногтем острые крупные зубья. Пила отзывается еле слышным мелодичным звоном.
— Умеешь пилить? — спрашиваю я Артемьева.
Он качает головой.
— Не приходилось.
— Берись за ручку и тяни пилу на себя, — объясняю я. — От себя не толкай, позволь тянуть мне. Понимаешь? Все просто. Потянул — отпустил. Потянул — отпустил.
Я выбираю сухое бревно подходящей толщины. Оно удобно лежит на гнилой березе почти над самой землей.
— Давай, попробуем, — говорю я.
Мы встаем друг напротив друга и начинаем пилить. Поначалу упругое полотно гнется, пила звенит, зубья вязнут в сухой древесине.
Но Артемьев старается, и постепенно дело идет на лад. И вот уже пила звонко поет:
— Вжих! Вжих!
А из-под зубьев на землю сыплются желтые опилки.
Сухая щепа с треском лопается, и первое бревно падает на землю. А я выбираю следующее.
— Вжих! Вжих!
Из бревен мы делаем раму для настила. Бревна проволокой привязываем к подходящим соснам, а под них для прочности вбиваем топором подпорки. На бревна кладем жерди потоньше — вплотную друг к другу. Их я уже просто прибиваю к бревнам длинными гвоздями. В конце концов, у нас получается настил на уровне пояса.
— Зачем так? — спрашивает меня Артемьев, утирая рукавом потный лоб.
— Чтобы гальку не заметало снегом, — объясняю я. — А сверху сделаем крышу из елового лапника.
Настил получился прочным — по нему можно даже ходить. Вес песка и гальки он точно выдержит.
На четырех длинных жердях мы устраиваем крутую двускатную крышу. Постепенно вырисовывается вся конструкция — что-то, вроде длинного шалаша на подпорках.
— Идем за лапником, — говорю я.
Густой ельник находится тут же, неподалеку. Я топором обрубаю с елок нижние ветки, а Артемьев таскает их к галечнику.
Елкам это не вредит — все равно нижние ветки сохнут и отмирают от недостатка солнечного света.
Сухая хвоя сыплется на мягкую землю, попадает в голенища сапог и колется.
И вот у нас целая груда лапника. Я влезаю на настил. Артемьев подает мне еловые ветки а я привязываю их к жердям, комлями вверх. Перекрываю основательно, в несколько слоев — так ветки не сломает снегом.
— Настоящий шалаш, — улыбается Артемьев, заглядывая внутрь. — Мы в детстве похожие строили.
Я вижу, что ему нравится это занятие.