Египетские сны
Шрифт:
Откуда вы знаете?
Аарон.
Что означает «впоследствии лорд Кромвер»?
За выдающиеся заслуги в этой стране иногда присваивают титул лорда.
Сообщение Клео с трудом укладывалось в голове. Но радость уже просачивались сквозь сдерживающие препоны, как будто, и в самом деле, я мог быть причастен к событиям прошлого.
Хотя на всем, происшедшем лежал трагический отблеск, дело теперь прояснилось на столько, что дало себя знать мое легкомыслие.
Старый Кромвер с внучкой, обойдя озеро и, оказавшись на противоположном
В музее Тюссо (через пару кварталов отсюда) меня вовлекли в вихрь событий, следствием коих могла стать жизнь этих милых аристократов. «Ах, шалунишка!» – погрозила мне пальчиком Клео: она прочла мои мысли, как читали их хухр и… моя супруга. Мы рассмеялись. Я сказал:
Разве можно такое вообразить серьезно?
Действительно, фантасмагория! – согласилась она. – И зацепиться как будто бы не за что. Хотя, если подумать… Помните день, когда время для вас, как будто остановилось?
Я вспомнил разговор с Александром. Тогда мне, действительно, показалось, что время остановилось и больше уже ничего не случится.
– Думаю, всякое еще будет… – сказал тогда Мей. – Но одиннадцатое июля…
– Мой день рождения! – Перебил я его.
Ваш день рождения, Эвлин, совпал с поворотной точкой кампании, – закончил мысль Александр.
«Одиннадцатого июля, в мой день рождения, бомбили Александрию! И во сне и в действительности! Это что – совпадение?!»
Вся история – цепь совпадений! – заметила Клео.
Старый Кромвер и девочка удалялись в бескрайнее Поле в сторону Храма – к счастливым «крошечным человечкам». И скоро среди них затерялись.
Клео провожала меня в направлении станции «Бекер Стрит».
Ее сын не желал идти рядом. Пока мы беседовали, он описывал около нас траекторию, немыслимую для воспитанных англосаксонских детей, гудел, подавал команды, свистел, разговаривал басом, пищал, наполняя пространство брызгами юного воображения.
Хухр, как мог, ему подражал, а потом вдруг исчез.
Не прошло и минуты, как Смит закричал, указывая за шпалеры ограды: «Смотрите! Смотрите! Он – там! Что он делает!?» – Мальчик извивался от хохота.
В той стороне как раз находилась мечеть. Ее арочная колоннада окаймляла прилегавшую площадь. Золоченый купол сиял, как второе солнце, восходившее среди дня.
В столице России мусульман – триста тысяч. Но главная мечеть города, рядом со здешней, выглядит лилипутской. Олимпийские сооружения почти полностью заслонили ее от Аллаха, что, не могло, вероятно, не навлечь его гнева.
А здесь указующий в небо перст минарета торчал над домами, точно маяк. По балкончику муэдзина (на самом верху) бегал хухр. Найдя мегафон, он, не ведая, что творит, затянул во все горло: «А-а-а-а-а!».
Я погрозил кулаком и жестами приказал слезть немедленно, но всерьез не сердился: при всей его прыти, им двигало
В отличие от людей, у которых «незнание от ответственности не освобождает», Аллах оказался более милостивым.
Он позволил негоднику безнаказанно возвратиться в объятия Смита. Взявшись за руки, они топтали траву, кувыркались, визжали, показывая друг другу язык.
Я чувствовал обволакивающее землю тепло. В океане вовсю «кочегарил» Гольфстрим.
Если климат изменится и, как поговаривают, теплые струи уйдут к другим берегам, здесь будет не слаще «Сайбирии».
Беседа с Клео была легка, как обычно случается с незнакомыми собеседниками.
Раз в поле зрения оказалась мечеть, мы коснулись в разговоре Ислама. Клео считала, что последний, по всей видимости, «прозевал» реформацию.
– На манер европейской? А что в ней хорошего?
– Лично мне – все равно. Я не верующая. Разумеется, и внутри реформации – не все однозначно. Но она хотя бы не стремится сдерживать мысль, способствует сближению христианских церквей и клянет времена, когда именем Господа призывали к расправе с неверными.
– А куда не дошла реформация?
– Там осталось много лукавства.
– Но, может быть, и реформация – тоже лукавство?
– Мы с вами зашли чересчур далеко…
Я рассмеялся. Она удивилась:
Чему вы смеетесь!?
– Сума сойти! Вы рассуждаете, как… Александр!
Теперь рассмеялась она: «В моих жилах – кровь Птоломеев!»
Внезапно, Смит закричал: «Ай-ай-ай! Помогите!»
Малыши высовывали языки – у кого длиннее. И, перестаравшись, хухр затянул его вокруг шеи узлом. На него было жалко смотреть: он посинел, пух торчал дыбом.
– Несчастный! Ты навлек на себя гнев Аллаха! – ворчал я, распутывая бедолагу. – Как тебя, блин, угораздило так захлестнуться!?
Пушистик дрожал, пока натруженный «вырост» уползал восвояси, потом вскрикнул: «Ах!», «Ох!» и, в конце концов, прошепелявил «Щпащипо!»
Прощайте! – послышался голос Клео.
– Бай-бай! – крикнул издали Смит.
Воздух вздрогнул. Что-то щелкнуло, «переключилось»…
Мы с приятелем остались одни: больше не было рядом «свидетельницы» моих лондонских снов и ее фантазера.
Я удивился: «Куда они подевались!?» А хухр объяснил: «Фменилафь кавтинка.» Он все понимал. Он разбирался в происходящем лучше меня.
В жизни так было всегда: стоит к чему-то привыкнуть, прижиться, пригреться, как что-то там щелкает, переключается – «картинка меняется», и требуется начинать все с начала. Впрочем, может быть, так и должно быть.
Я плелся, не оборачиваясь, боясь оглянуться и не увидеть ни парка, ни храма, ни даже мечети.
Расстроенный хухр «шлепал» следом за мной. Мы тащились, понурившись, тяжко вздыхая, (хухр громче всех), пока на углу Бекер Стрит не спустились в подземку.