Его большой день

Мориц Рудо

— Это будет наша главная диверсия!

— Я предложил, я это и осуществлю, — вызвался Хорват. — Разрешите мне подложить заряд под опоры.

Партизаны переглянулись.

— Ну что ж, раз ты сам хочешь, мы твое предложение принимаем, — кивнул Шимак. — Подбери себе помощников. Отряд тоже спустился вниз, чтобы быть рядом и помочь в случае необходимости.

План был затем подробно разработан, и отряд ожидал приказа: «Взорвать!»

Наступила ночь. Йожо не спал. Он лежал на нарах между отцом и Габриелем. Нары были узкие, приходилось лежать на боку. Вообще-то

он привык к твердым доскам, но сегодня почему-то вертелся с боку на бок. В другом углу кто-то громко храпел.

Йожо лежал и думал. Его отец будет минировать мост! Его отец… Дело это опасное, все может случиться. И он решил: «Пусть папа возьмет меня с собой! Я должен быть с ним!»

— Папа…

Но тихий шепот не разбудил отца. Как он может так спать перед таким делом?!

— Папа, — наклонился Йожо поближе к его уху и при этом положил руку на его плечо.

Отец пошевелился:

— Чего тебе?

— Возьмешь меня с собой?

— Спи!

— Хорошо, только скажи: возьмешь или нет? — просил опять мальчик.

— Это не забава:

— Ты мне всегда так говоришь.

— Вот упрямый… Спи. Утро вечера мудренее.

Теперь Йожо знал: отец возьмет его с собой.

Мост

Давно прошел день святого Матея. А народная поговорка гласит, что Матей лед ломает. Правда, в этом году лед пережил Матея, но не надолго. Лед тронулся, гладь Вага вскрылась. Под мостом теперь с мрачным, зловещим гулом текла мутная вода. Вода пенилась, наталкиваясь на волнорезы. По мосту ходил часовой в непромокаемой шинели, подбитой заячьим мехом, и в капюшоне, туго затянутом под подбородком.

Берега реки в утреннем полумраке казались тихими, безжизненными. Неподалеку от моста на другом берегу стоял обшарпанный домишко с темными окнами, казавшийся нежилым.

Только издали, откуда-то из-за турянской фабрики, доносился грохот. Это был какой-то особенный грохот, похожий на глухую стрельбу. Взрывы следовали без перерыва один за другим: бум-бум-бум-бу-у-ум…

Потом на мгновение наступала тишина, и снова раздавался грохот.

Часовой на мосту был полностью поглощен этими странными звуками. Он вздрагивал на ходу и смотрел в том направлении, откуда они доносились. Грохот этот был ему хорошо знаком: ведь он преследовал его уже давно. Он знал, что это грохочут «катюши». И холодный пот выступал у него на лбу от ужаса.

Но пусть себе боится, пусть дрожит от страха. Чего ему здесь надо, сидел бы себе дома. А может, он и хотел сидеть дома, да не смог, погнала его нечистая сила завоевывать чужие города и села. А теперь «катюши» играют ему марш отступления.

Подкованные сапоги часового равномерно стучали по бревнам моста. Их топот отмерял время: цок… цок… цок…

Часовой в пятнистой непромокаемой шинели дошел до самого конца моста. И хотел пойти обратно, но тут из-за высокой насыпи выскочили два человека. Часовой не успел даже сорвать с плеча автомат, висевший стволом вниз. Железные руки обхватили его, зажали рот и нос, так что у него перехватило

дыхание.

Нападение длилось всего лишь миг. Партизаны снова скрылись за насыпью. А минуту спустя по бревнам моста уже снова шагал часовой. Шинель с капюшоном, сапоги, автомат на плече стволом в низ. На вид все в порядке. Но часовой не доходит до конца моста, от середины он поворачивает обратно. И не сводит глаз с тихого домика на другом берегу.

Отдаленный грохот на время прекратился.

— Наши наступают; «катюши» сделали свое дело! — ликовал Никита. Его лицо светилось от счастья. В звуке «катюш» ему слышался голос Родины: голос Украины, голос Урала, голос родной Москвы. Никита не мог больше сидеть у передатчика. Он сам вечером предложил Хорвату, что пойдет с ним.

— Знаешь, Андрей, с передатчиком я уже навоевался. Попробую, не разучился ли держать в руке автомат и бросать гранаты. Возьми меня с собой, Андрей.

И Хорват охотно принял Никиту в свою группу. Он знал, что лучшего бойца ему не сыскать.

Хорват обвязал вокруг бедер шнур, взял пеньковый мешочек с зарядами. Йожо смотрел на него с восхищением. Шнур показался ему серой змеей, обвившейся вокруг пояса. Но отца уже не видно, он нырнул под мост и уверенными движениями соскользнул по одной из опор.

По мосту проехал легковой автомобиль. На радиаторе развевался флажок со свастикой. Машина мчалась с той стороны, откуда доносился грохот «катюш».

Часовой небрежным взмахом руки отдал честь. Ведь армия, представителя которой он теперь изображает, уже не умеет отдавать честь как следует. Для этого надо очень сильно верить в победу и обладать непоколебимой моралью. А победе — капут. Морали тоже капут. Аллее капут! Поэтому вовсе не обязательно отдавать честь по всем правилам, можно на все наплевать.

— Корабль тонет — крысы бегут, — засмеялся часовой.

А под насыпью притаились партизаны. С оружием в руках, изготовившись, как для прыжка.

Утренний полумрак сменился светлым днем. Но сегодня было бы лучше, если бы день чуточку запоздал.

Хорват скользит по опорам от траверса к траверсу, от столба к столбу. Останавливается, подкладывает заряды и соединяет их шнуром. На лбу его выступили капельки нота.

— Пора кончать. Слишком светло, — беспокоится отец Габриеля.

Йожо от волнения и нетерпения грызет ногти.

— Да, пора, — кивает Никита, глядя на часы. — Он там уже четверть часа, если не больше.

Четверть часа!

— А мне кажется, не меньше часа, — удивился Йожо.

А Хорват все скользит по опорам, подкладывает заряды, и пот ручейками стекает по его лбу.

Матуш, заглянув под насыпь, сказал:

— Кажется, идет.

Подкладывая заряды под траверсы и соединяя их шнуром, Хорват добрался на другой конец моста. А выполнив свою задачу, полез по опорам обратно.

Он все время был начеку, следил, не наблюдает ли за ним кто-нибудь с другого берега. И сразу заметил, как из домика, стоявшего недалеко от моста и казавшегося пустым, вышли двое в касках и в пестрых брезентовых накидках.