Его единственная любовь

Рэнни Карен

– Так ты знал старого лэрда?

Он кивнул, но больше ничего не добавил. Очевидно, у него не было охоты говорить о себе.

– Кто-то недавно мне сказал, что вы не могли бы жить, лишившись гордости. Сколько еще времени пройдет, пока вас не заставят отказаться и от нее? Для скоттов полное разоружение и полный отказ от национального костюма почти одно и то же.

– Они придают огромное значение своей одежде, – сказала Лейтис смущенно.

– Возможно, это удержит скоттов от бунта.

– Это будет не так-то просто, – сказана она, невольно улыбнувшись. – Разве англичанам не известно,

что наши люди готовы драться даже нагишом?

Он хмыкнул, и возникшее было между ними напряжение разрядилось.

– Как бы они смогли жить дальше? И куда могли бы направиться? – спросила она чуть позже.

– В то место, где они могли бы оставаться скоттами, говорить на своем языке, носить свой любимый тартан, держать по кинжалу в каждой руке и играть на своих волынках до тех пор, пока кровь не брызнет из ушей.

Внезапно она осознала, что он вполне серьезен.

– Ты говоришь, как Хемиш, – сказала она. – Мой дядя верит в то, чему не бывать.

Он улыбнулся, и лунный свет заиграл на его маске.

– Открою тебе одну тайну, Лейтис, – сказал он. – Когда я хочу, чтобы что-нибудь случилось, это происходит.

Когда они добрались до места, где оставили лодку, луна уже доползла до горизонта. Он помог Лейтис сойти с коня, а когда она устроилась в ялике, отвязал корзинку с шерстью и подал ей.

Потом отвязал канат, удерживавший лодку, и спрыгнул в нее сам.

Лейтис наблюдала за ним, не притворяясь перед собой, что ее интересует только его умение обращаться с веслами. Или что ей не хотелось бы заглянуть под его маску. Она восхищалась им, ей было интересно в нем все. Он был не прочь посмеяться и попроказничать, ему были небезразличны беды совершенно чужих людей, и он так нежно ее поцеловал, что сердце Лейтис совсем растаяло.

Было неразумно вспоминать о его поцелуе. Но ей почему-то казалось, что он был вполне уместен, и это ее даже испугало. Поцелует ли он ее снова? Ночь еще не кончилась, и она еще оставалась одной из вольных Макреев.

Это была зачарованная волшебная ночь, подходящее время для того, чтобы перевоплотиться. Как жаль, что на ней нет маски! Или она уже перестала быть Лейтис Макрей, а стала кем-то другим?

Под водой мелькали серебристые тени и блики. Она опустила руку и чуть было не коснулась спины проплывавшей рыбы. Лейтис усмехнулась, потому что это ее позабавило.

– Мои братья учили меня щекотать рыбу, – сказала она.

– И старались отучить чувствовать себя женщиной? – спросил он, улыбаясь.

– Вряд ли мне захочется вернуться назад, в детство, – сказала она. – Воспоминания о нем вытеснены более поздними событиями, – призналась Лейтис. – Нос течением времени все кажется больше и значительнее. Даже мои чувства. Я никогда не испытывала большего счастья, большего восторга, чем в детстве. Я никогда не бывала тогда в таком гневе, как теперь, когда впадаю в ярость. И никогда прежде я не ведала такой печали, как теперь.

Его улыбка обнажила ровные белые зубы, казавшиеся еще белее по контрасту с темной кожей. Она подалась вперед и осторожно коснулась его маски.

– Это все еще необходимо? – спросила она. – Я никогда не проболтаюсь, никому не открою, кто ты.

Его рука

легла на ее руку, и она почувствовала сквозь перчатку тепло его ладони.

– Сегодня многие твои надежды сбылись, не так ли?

– Признаюсь, были минуты, когда я замирала от ужаса, – ответила Лейтис, запрокидывая голову и глядя на небо. Его восточный крап понемногу светлел. Скоро должен был наступить рассвет. – Но я почувствовала себя сильной, – сказала Лепте, глядя на приближающуюся полоску берега, – хозяйкой своей судьбы.

– Это точное определение свободы, – тихо ответил он, укладывая весла на дно лодки. – Это то, что Шотландия потеряла.

Она покачала головой.

– Между свободой целой страны и свободой отдельной личности есть разница, – сказала Лейтис, удивив его.

Он долго и внимательно смотрел на нее, будто изучал.

– Как это так? – спросил он, наконец.

– Если человек сражается за свободу своей страны, – сказала она, как бы размышляя вслух, – он сражается за идею. Свобода Шотландии от Англии не изменила бы моей жизни. Но когда человек сражается за личную свободу, он борется за свой образ жизни. Ему выбирать, будет он плотником или кузнецом, рыбаком или фермером.

Он уже стоял на берегу и помог ей выбраться из лодки. Потом они вместе молча подошли к пещере.

– Будь ты свободна, Лейтис, – сказал он, наконец, зажигая фонарь, – как бы ты распорядилась своей жизнью?

В неровном, колеблющемся свете фонаря черты лица возлюбленной Иониса, казалось, ожили. Лейтис посмотрела вниз, на гладкий пол пещеры, и высказала то, что было у нее на сердце. Но тотчас же спохватилась: присутствие этого человека заставляло ее почему-то говорить только правду.

– Во-первых, меня бы здесь не было, – сказала она отрывисто, глядя на поднимающуюся вверх лестницу, – я не была бы пленницей полковника.

– Он хорошо с тобой обращается?

Она посмотрела ему в лицо с печальной улыбкой.

– Как любой добросовестный тюремщик, – сказала она. – Его денщик говорит, что я живу в роскоши, как привилегированная особа. Но я не могу ходить, где мне вздумается, и делать то, что хочу.

– А что бы ты делала, если бы могла?

Она уже стояла у входа в пещеру и смотрела на сверкающую поверхность озера. Оно никогда не бывало спокойным. Его воды постоянно бились о берег.

– Что бы я делала? – повторила она его вопрос. – Кто я такая? – тихо сказала Лейтис. – Простая женщина. Для меня была важна моя семья, я постоянно тоскую по своим близким. Поэтому я хотела бы иметь семью, и это самое главное. Вероятно, я хочу вести обычную жизнь, как многие другие женщины. Я хотела бы иметь маленький уютный домик и друзей.

– Довольно скромные желания, – рассудил он.

– А ты, Ворон? – спросила Лейтис, глядя ему прямо в лицо. – Чего бы хотел ты?

– Поцеловать женщину при лунном свете, – ответил он.

Он привлек ее поближе к себе, не рассчитывая на покорность, и постарался собраться с силами и мыслями, чтобы решить, что делать, если она заупрямится.

Но Лейтис молчала, и вдруг стало так тихо, что Алек понял: он никогда не забудет этой минуты.

Их разделяло слишком многое, но не они были в этом повинны.