Его глазами
Шрифт:
– Командующий французским северо-африканским флотом.
– Ладно. Сейчас выйду: Ну, сынок?
– До свидания, папа.
– До свидания.
– Передай привет маме, поцелуй ее за меня к береги себя.
– Ты сам береги себя. Ведь опасности подвергаешься ты, а не я.
Через двадцать минут автоколонна отца тронулась в путь, а я отправился назад, в Алжир, навстречу войне.
Глава пятая. От Касабланки до Каира
События в Сталинграде придали всем нам в Алжире бодрости,
Об этом последнем задании надо сказать несколько слов: для фотографирования с воздуха пилот должен лететь по прямой, на заданной высоте, так, чтобы все снимки были выдержаны в одном и том же масштабе. Он должен лететь на самолете, с которого снято все вооружение, так что в случае нападения ему нечем обороняться, и он не может прибегать к противозенитным маневрам. Короче говоря, это занятие не из приятных. Мы ежемесячно теряли двадцать процентов своих самолетов. Через девяносто дней после прибытия в Северную Африку из девяноста четырех летчиков моей части в строю осталось меньше десяти процентов.
В связи со всем этим весной и в начале лета мне приходилось работать с крайним напряжением. Один-два раза генерал Эйзенхауэр приглашал меня к себе в штаб на партию бриджа. Обычно в игре принимали участие морской и армейский адъютанты генерала - Гарри Бутчер и «Текс» Ли. (Когда моим партнером оказывался Айк, мы выигрывали; в противном случае мне оставалось только надеяться на счастье.)
В последний раз мы собрались за карточным столом за несколько дней до вторжения в Сицилию. Я был в очень хорошем настроении в связи с тем, что моя часть сыграла видную роль в захвате укрепленного острова Пантеллерия: эта операция была выполнена исключительно воздушными силами. Окрыленный нашим успехом, я готов был кричать нацистам; - Давайте-ка выходите все сразу - мы вам покажем!
– Генерал Айк пристально посмотрел на меня, что-то соображая.
– Гм: Пантеллерия?
– Впервые в истории наземные силы капитулировали перед воздушными силами, - ликовал я.
– Теперь мы, конечно, можем вторгнуться в Европу в любом районе.
– Когда мы вторгнемся в Европу, - спокойно сказал генерал Эйзенхауэр, - мы будем обладать таким превосходством в технике и огневой мощи, что ничто не сможет нас остановить. Но пока этого нет, - добавил он, - мы не вторгнемся в Европу. Беда лишь в том, - признался он после некоторого раздумья, - что даже тогда нас все-таки могут остановить.
Наступила пауза; все мы представили себе французское побережье, трупы солдат, сбитые самолеты, потопленные суда.
– Еще много миль и много месяцев боев отделяют нас от Европы, - сказал генерал, как бы размышляя вслух.
– Надо начать с того, что стоит первым в порядке дня. А первой на очереди стоит Сицилия.
Я знал, что генерал Эйзенхауэр настаивал на открытии второго фронта в 1942 г. и что его планы были отвергнуты
Затем началось вторжение в Сицилию. Наша часть хорошо подготовила эту операцию, и мы испытывали большое удовлетворение. В конце июля, когда наши войска в Сицилии занимались ликвидацией последних остатков нацистов, мой командующий получил от военного министерства приказ командировать меня в Соединенные Штаты для консультации по вопросу о реорганизации разведывательной службы. Одновременно с Тихоокеанского театра был вызван полковник Карл Полифка, выполнявший работу, аналогичную моей. Мне предстояло провести в Вашингтоне август и сентябрь, и, хотя мне жаль было покидать свою часть, я рад был возможности повидать отца, мать и всех остальных членов семьи
В военном министерстве мне была поручена очень интересная работа, имевшая большое значение для наших дальнейших разведывательных операций. К счастью, у меня все же осталось время, чтобы несколько раз встретиться с отцом. Он выглядел хуже, чем я ожидал: заметно состарился, даже по сравнению с тем, каким он был всего полгода назад в Касабланке; к тому же летом у него снова началось воспаление лобных пазух. И все же он был в очень хорошем настроении. Он был проникнут поразительно спокойной уверенностью в военном успехе союзников. Обычно я урывал время, чтобы заглянуть к нему либо после его завтрака, часов с девяти до десяти утра, либо попозже вечером, около одиннадцати, после ухода последнего посетителя.
Он так ясно представлял себе весь ход войны, что брался даже назвать срок окончательной победы.
Однажды вечером, в сентябре, он назвал мне этот срок:
– В Европе победа придет к концу 1944 г.
От удивления я присвистнул.
– Посмотри, как Красная Армия нажимает на центральном фронте.
– Но подумай - конец 1944 года!
– Конечно, если только мы сумеем нанести во Франции достаточно сильный и быстрый удар.
– Во Франции?
– переспросил я не без задней мысли.
Он был невозмутим.
– Не знаю, - сказал он, - это было бы естественно. Но вполне возможно, что это будет в Голландии. А, может быть, и в Германии или в Норвегии. Не знаю.
– Его лицо было совершенно непроницаемым.
– А как с Японией? Ведь прыжки с острова на остров требуют много времени: Конец 1946 г.?
– Ничего подобного. Конец 1945 г. Самое позднее - начало 1946 г. Подумай только, ведь когда Гитлер будет разгромлен, и мы сможем обрушить на Японию все, все , чем мы располагаем, - на что ей тогда еще надеяться?