Его искали, а он нашелся

Kadavra Avada

Уровень злобы в моей потрепанной сути разом берет несколько новых планок, а руины укрепленной крепости вторженцев, ставшие после моего первого удара почти идеально ровной площадкой, накрывает идущим со всех сторон жестоким смехом. Ментальная атака, к которой такие проявления эмоций вполне можно относить, не оказала на тварей особого влияния. Разве что несколько самых слабых вздрогнули в экстазе от навеянного ужаса, так и не сбавив накала вкладываемой силы. От моего появления на арене поединка прошло меньше двадцати секунд, а с момента первого планарного удара Звездами едва минула одна минута, когда мою голову посетила Идея. Я бы даже

сказал - Мысль!

Передумав использовать на ходу выдуманную комбинацию из Проявления и Созидания, которой я надеялся прорвать свою клетку, начинаю готовить не менее хитрую и столь же на ходу придуманную атаку. Потому что со сломом клетки справится совсем иная сила. Медленно встаю, разминая сгорбленную применяемой Формой спину, почти полностью занимая собой пространство отвоеванного у солнечной ярости гроба (по площади как раз подходит). Я знаю, что они легко меня видят, как и я их - мне помогает не выключаемый в таком состоянии Взор, а у них должны быть свои аналоги. Клетка глушит, давит и размывает воспринимаемое, но я спокойно подымаю руку вперед, указывая на Погонщика, словно обещая ему что-то нехорошее.

Тот... то улыбается еще гаже, трясясь в тошнотворном припадке хохота и экстаза, но указываю я отнюдь не на него, о чем оно могло бы догадаться, если бы не было столь самовлюбленным жирным шариком. За спиной его левитировала в воздухе относительно небольшая дьяволица сорок пятого уровня, явно относящаяся к магическому подтипу извергов, и, вне сомнений, принимающая значительное участие в поддержании сжимающей меня в своей хватке огненной геенны. Лицо ее постоянно менялось и без ментальной защиты будет принимать ту форму, какая покажется наиболее прекрасной смотрящему, мощная аура ментального воздействия легко заставит жертву поверить, что пред ним сейчас именно его любимый или любимая, стирая все несуразности и несостыковки такой версии событий. Она рыдала от счастья и смеялась от горя, тратя запас сонма и таща силы из банка душ, но удерживая магическую основу техники в стабильности, пока Погонщик ее укреплял и модифицировал через подконтрольные души.

Помнится, когда я подчинил кольцу своему одну кровососку, то уже тогда заметил, что тварь от подчинения колбасило удовольствием в значительно большей мере, чем простых людей. Но в этот миг я понял, что испытываемые аренамским клопом волны экстаза были херней в сравнении с тем, что моментально накрыло собою Незнакомую Возлюбленную. Потому что мог бы и догадаться, что изверга именно ее Аспекта и должно накрыть чем-то совсем уж невообразимым, чтобы это удовольствие могло реально переписать сознание столь могучему существу за один короткий миг.

Хорошо, что я уже был в режиме слияния с планом и в полной концентрации, принявший частичную Форму и укрытый Эгидой, потому как поймай я извергнутую ею волну флера, пребывая в блаженном неведении о ее приходе, то мозги бы если и не сожгло, то направило бы по строго очерченному и далекому от целомудрия маршруту, а потом было бы стыдно... если бы я пережил кувыркание с такой жертвой колечка. Важнее моих размышлений о так и не случившемся было иное, напрямую завязанное на мое плачевное положение.

Тварям требовался контроль.

Железная воля, что держала сплетенные из сотен душ чары.

Изверги, несмотря на подверженность своему Пороку, оной волей обладают в подавляющем большинстве, особенно на высоких уровнях. Эти исключением не являлись, полностью отдавая

себя сражению со мною и удержанию созданной ловушки. Вопрос для знатоков: что будет, если одна из основных подпорок упомянутых чар не просто выпадет, а взорвется нахрен, заливая всех вокруг своими чувствами и наслаждением, которое дарует извергам силу, но и уязвимость тоже? Да, бить Похоть еще одной Похотью, не являясь при этом более сильным извергом, можно считать поводом для почетной номинации на лучшее самоубийство года, потому что всяким рабомантам или соблазнителям до этих тварей аки пешком до Москвы, причем прямо с Алурея. Но ведь мифический артефакт - это совсем иное дело, не так ли?

С очередным, не менее громким, но далеко не таким опасным "бдыщ" мой персональный крематорий обратился огненным смерчем, в котором моя Эгида больше не чесалась. А сами противники, включая обе Легенды, на секунду, - на целую секунду!
– оказались оглушены экстазом бьющейся в судорогах дьяволицы. Экая внезапная уязвимость у тварей нарисовалась, прямо даже не знаю, как реагировать.

Хотя, подождите!

Знаю!

Мечтатель не лупит, Погонщик не давит, жопосралища не целятся в мою сторону, а массовка так и вовсе большей мерой сама ловит кайф на волнах поднятой флером моей цели бури экстаза - это же просто идеальный момент для атаки, когда все, способные помешать, мешать не способны! Не зря, выходит, вместо пробоя крематория готовил атаку, да и пламенные протуберанцы мне только на руку. Главное, не надорваться в этот раз - даже с моим резервом, изрядно подуставшим от предыдущих танцев, такая задача далеко не проста.

Легкий теневой полог расходится от меня незримой волной, не гася пламя, но поднимая его вверх, открывая вид на столь уязвимую добычу, что даже не в силах защитить гроздья своих душ. Теневые инстинкты встают на дыбы, словно непокорная лошадь, бьются в оковах, подобно взбешенному носорогу, но все же не овладевают мною до конца. Поднятое вверх пламя дает тени, много долгих, очень долгих теней, шевелящихся и постепенно исчезающих вместе с пропадающим огнем, уступая место темноте. Даже сияние пурпурного неба не пробивает сквозь броню из поднятой пыли, пепла и дыма, но пока еще пламя живет, доживает и дает свет, что, в свою очередь, порождает тени.

Невозможно уловить тот миг, когда шевеление теней уже не следует за движением угасающего пламени, когда ставшие еще более тонкими тени устремляются в обратившиеся чудовищными лапами конечности Формы, словно десятки, сотни нитей, схваченных за их окончание. А потом почти весь оставшийся резерв, - что-то около трех седьмых, - ухает в бездну пустоты, оставляя в теле жалкие крохи, чтобы не подохнуть в корчах. Форма восстанавливает резерв с огромной скоростью, но даже ей тяжело скомпенсировать столь резкие потери, отчего я едва не убиваю себя, выпадая в человеческий облик.

Нити в руках моих, - уже нормального размера, но все таких же черных и когтистых, - оставляют кровавые просеки на черной плоти, а из ран выступает не менее черная кровь, когда я из всех имеющихся сил эти нити проявляю, делаю их чем-то большим, чем просто нитями, чем даже самая насыщенная атакующая плеть. С хриплым воем, в котором даже не знаю чьей злобы больше, моей или теневой, я тяну эти нити на себя, рву их, разрываю и забираю себе. Каждая нить, оборвавшись, бьет меня подобно удару хлыста, до воя, до крови, до еще большей ненависти, а нитей тех слишком много.