Его первая любовь
Шрифт:
Журка плюхнулся на колени, распростер руки и повалился на сено как огородное пугало. Или как подгнившее распятие. Глазами не видно, зато нос чует: повсюду вокруг цветет акация. Как закачаются пышные белые кисти — хлынет упоительный медовый аромат. Лили смеется. И Журка тоже смеется. Знай они, что такое пикник и что такое любовь, пожалуй, не были бы они так счастливы. Им было бы грустно: ведь это никогда больше не повторится. Но поскольку они не знали и даже не задумывались, будет ли еще так, может ли быть такое, — вот счастливы и были.
Стог они разорили окончательно. Сенная подстилка утончилась, теперь хорошо стало бегать в ней, вокруг нее. Свежее сено превратилось в морской берег из полевых цветов,
Но сколь бы прекрасным ни было безграничное, инстинктивное счастье, мгновения внезапно наполнились горечью. Ребята не знали, отчего, и не осознали, как быстро это произошло. Журка вдруг в очередной раз не поднял ноги, уставясь на порушенный стог. Сколько раз они проделывали это действо, разнесли в клочки тысячу стогов! «Ты такой послушный, сынок, и учишься хорошо, зачем ты это делаешь?» — вечно допытывалась мать. И невозможно было объяснить ей зачем. Потому что Журка и сам не знал, просто чувствовал, что умрет со скуки, если не станет причинять другим эти болезненные неприятности. Бесчисленное множество раз прогоняли их рассерженные хозяева. А это вам не какой-нибудь эпизод комического фильма, где хозяева коров гоняют пастуха.
С этим стогом все было по-другому. Во-первых, не было нужды убегать, спасаясь, да и знали они, кому стог принадлежит. Стог укладывал ребенок, они загубили работу парнишки, а не какого-то незнакомого дядьки, который потом — пусть бранясь и ругаясь, — сложит стог заново, к тому же быстро. Младший Балинт выкладывал стог медленно и долго, потому что ему не помогал отец. «Иначе никогда не научишься сам», — говорил старик Балинт. Журка знал, что это неправда. Он смирился с этой истиной, как всегда при поучениях взрослых, но какая-то недобрая стрелка под сердцем дрогнула, качнулась, во рту появился горький привкус. Он остро чувствовал эту горечь. Мальчишка Балинт неловок, сколько провозился он со своим неуклюжим стогом! А они враз всё порушили.
Оба вдруг застыли на месте. Лили сперва предложила, затем приказным тоном велела признаться Балинту, что они — виновники озорства. Надо помочь ему снова сложить стог, как было! Собственно, за этим они и вернулись к колодцу. Потому и стояли там, у колодца, ведь колодец был аккурат напротив дома Балинтов.
Наконец младший Балинт вернулся домой. Окинул Лили и Журку долгим взглядом — и не сказал ничего. Лили заговорила, в каждой второй фразе неловко прося прощения. Было что-то раздражающее в этом ее покаянии. Тогда-то у Журки впервые мелькнула мысль, что дело добром не кончится. Вид у Лили был бравый, как у солдата из сказки. Косы распустились, каштановые пряди болтались из стороны в сторону чувствовалось, что вообще-то никакого раскаяния она не испытывает. Она, как и Журка, считала, что этим ее героическим поступком вопрос улажен: собственно говоря, это юный Балинт должен считать для себя большой честью, что судьба свела его с такими порядочными и совестливыми ребятами.
Подросток молчал, так что казалось, он не сердится. На лице его почему-то отражались радость и какое-то устрашающее веселье. Глаза горели жадным блеском. Он без конца поглядывал в сад. Глянет на ребят и тотчас обернется, словно боится, что оттуда выскочит кто-нибудь, выбежит его отец и возьмет расправу за растоптанный стог в свои руки. Все трое ожидали, что будет дальше.
Несколько мгновений царила тишина, теперь даже выражение жестокого веселья исчезло с физиономии Балинта; мгновенья катились впустую. Подросток обернулся, вроде как по привычке, проверить, нет ли кого сзади. Нет, не было. Только недвижный бессмысленный сад.
Парень
— Тогда что же будет? — поинтересовалась Лили. Голос ее звучал обиженно. — Чего ты хочешь, Андор?
Младшего Балинта звали Андором, но никто его так не называл. И сейчас оно пришлось явно не ко двору. Журка почувствовал всю неуместность фразы. Еще ему подумалось, что Лили перепутала имя, этого здоровенного парня зовут не так, поэтому имя Андор и не подходит ему. Но… сколько ни думай, другое, более подходящее имя не приходило ему на ум.
Провинившимся было велено встать на колени против солнца, вытянуть распростертые руки ладонями вверх — поза этакого Христа, занимающегося гимнастикой. Сперва забава показалась им смешной. Журка не мог понять, зачем они подчиняются приказам Андора, отчего бы им не сбежать. Младший Балинт — бегун никудышный, ему нипочем не догнать их. Они убедились в этом еще в прошлом году, в день поминовения всех усопших. Стащили у него освященную тыкву и давай гонять ее между могил. Неповоротливый малый, конечно же, сразу отстал…
Журка смотрел на солнце. Глаза он зажмурил, но веки все равно горели огнем. Он отказывался верить, что это он и все это происходит с ним. Держать вытянутыми руки было неудобно, они налились тяжестью, их тянуло книзу. И тогда Андор ударил его впервые.
— Держи руки, говнюк сопливый!
«На кой шут надо было с ним заговаривать!» — подумал Журка. Он испытывал почти физическую боль при мысли о том, что они еще вздумали оправдываться перед ним. Глаза щипало от пота. Теперь закололо в боку — трудно было держать прямо вытянутые руки. На шее, сбоку и сзади свело мышцы — до того хотелось лечь. Скопившийся в промежности пот стекал вниз, разъедая кожу. Нестерпимо хотелось почесать бедро.
— Не смей двигаться! — заорал Андор.
Лили и Журка застыли на коленях, словно пригвожденные к невидимому кресту.
Журку пронзило давнее воспоминание: ведь в таких случаях полагается плакать. Но он не мог выдавить из себя ни слезинки. А между тем ему было страшно, очень страшно. От усталости, боли и страха у него дрожали руки, дергались бицепсы. Он глянул на руки — увидел, как мышцы ходят ходуном, и все же горло не было перехвачено спазмом. Он не понимал почему. Почему же нет? Затем снова поймал себя на мысли, что все еще не в силах поверить: все это происходит в действительности. Вот это — он. Рядом — Лили. Их истязает Андор. Он и не собирался прощать их, наоборот — поставил на колени. Журка был не в состоянии представить себе, что это он жарится на раскаленном солнце, все это происходит с ним, и он не знает, не ведает, что еще ждет его впереди. Долго ли еще намерен Андор забавляться ими как послушными куклами? И вообще, чего он хочет?
Журка обернулся — в ответ парень заорал:
— Стой, не вертись, мать твою так!
Зрачки глаз его сверкали как раскаленные, даже грубые оклики сопровождались счастливой улыбкой. Сено он укладывал кое-как, стог никак не получался, ведь смотрел он лишь на своих пленников и, стоило им хоть шелохнуться, раздавался свист хворостины — настолько оглушительный, что голубей с кладбищенских ворот как ветром сдувало.
Долгое время не происходило ничего. Руки у Журки болели, но ему удавалось удерживать их. Хотя бы из гордости и упрямства. Иногда он украдкой косился на Лили.