Его первая любовь
Шрифт:
Но сейчас прикрытие блистательно отсутствует. И Журка не предпринимает ничего. По-прежнему ровным счетом ни-че-го. Из-за девчонок. Из-за Лили. Расселась, как взрослая. Вздернула на животе майку. Загорает. Хороша — слов нет. Ничего не делает. Сидит и скучает. А они тут обходись как хочешь. Внезапно у него мелькнуло подозрение: с каких это пор Балаж стал держаться так самоуверенно? Почему дерзнул организовать нападение из-за будочки? Почем знает, что на сей раз он не проиграет? Неужто настолько изучил Лили?
Простаивать в размышлениях времени больше не было, армия роптала. Сило орал, что берет командование на себя. Журка сперва не понял и даже испугался — его нельзя лишить права
— На тебе, — сказал Журка, смеясь, — принимай командование!
Медленно и горделиво — ни дать ни взять герой, идущий на смерть, — он направился к зданию школы. Шел Журка, одинокий командир, которого не сломишь, через бетонную площадку, шел решительной походкой, тяжело вдавливая пятки в землю, как взрослый. Шел, чувствуя, что все смотрят на него. Даже девчонки. И Новосельская армия. И учителя. Ощущение было крайне приятным. Он шел не запыхавшись, медленно, увесисто впечатывая шаг, как человек, обремененный заботами. Он старался подражать отцу, даже сутулился чуть-чуть. Немного, только чтоб подчеркнуть тяжесть походки и важность забот. Он направлялся к скамейкам возле школьного здания — в заповедное место, где учителя обычно прогуливались, курили. Журка понятия не имел, что он будет делать. Не знал, чем закончится его столь выразительное шествие.
Он подошел к крайней скамейке, чуть ли не вплотную к курящим учителям, остановился, долго не раздумывал, чувствуя, что все взгляды направлены на него и вот-вот настанет конец колдовству, лопнет всё как воздушный шарик — он перестанет быть в центре внимания. Но в это мгновение и учителя пока ещё ждали, что же он выкинет. Они явно не понимали, что означает эта тишина и чем, собственно, интересно его шествие.
Журка вскочил на скамью. Не по правилам, то есть не на сиденье уселся — на спинку вскочил. Потеснил сидящих учителей. Тишина стала еще более пронзительной, сражение по существу миновало, утратило значимость. Ника, преподавательница русского, с силой обрушилась на него:
— Слезай немедленно, парень!
Сердце Журки сделалось огромным, как мельничный жернов, дыхание давалось с трудом, ему было очень страшно. Ноги сами хотели сойти с сиденья — еще бы: учительница приказала, и не абы кто, а грозная Ника, из-за которой уже трех учеников выставили из школы. А Журка был послушный ребенок — до замечания на прошлой неделе и до настоящего момента. Но он не мог подчиниться. Тогда все пропало. Конец его славе нового драчуна, которая пока что держит его на правах противника в состязаниях с Балажем. Тогда больше не быть ему вожаком банды. К тому же впервые в истории школы территория за новосельскими, за Балажем, а он, Журка, станет первым старосельским вожаком, который завалил дело. Он должен был остаться на спинке скамьи — эта схватка еще не начиналась.
— Что за чертовщина тут происходит?! — заорала Ника. — Не слышишь, что я говорю?!
Авторитет Ники был очень высок и в совете, и в сельхозартели, даже учителя — и те ее побаивались. Ника привыкла, что каждый приказ выполняется по первому ее слову.
Вся жизнь во дворе прекратилась. Тишина была глубокой, как в бездонном подвале. И все смотрели на Журку: что же будет? Несколько дней назад он схлопотал устное замечание от директора; если он продолжит строить из себя героя, не исключено, что его вышибут. Он улыбнулся.
Улыбка, правда, напоминала легкий оскал. Каких усилий стоило Журке его изобразить — этого не видели
— Письменное замечание директора обеспечено! — взвизгнула Ника.
Журка взглянул на нее и почувствовал себя сильным, взрослым: сейчас, казалось ему, Ника ничего не может с ним сделать. Он пожал плечами и, вновь повернувшись, уставился вперед. Ника умчалась в здание, хлопнув за собой дверью. Журка смог опереться о скамейку; голова кружилась так, что того гляди упадешь. Но ему удалось удержаться; он сидел, тупо глядя в пространство. Отряд старосельских покинул территорию. Ребята подошли к нему, обступили его и тоже уселись на скамейки. Несли вахту, как девчонки. Журка не пустился с ними в разговоры; по-прежнему смотрел в никуда — по-взрослому, со скучающим видом, украдкой ловя взгляд Лили. Та бросила на него беглый взгляд, словно кого-то ища. Сражение Журка выиграл, но внутри еще дрожала каждая жилка. Радости он не испытывал. Что толку от его победы, если войну с Балажем он, похоже, проиграет.
Оставаться дома было немыслимо, внутри что-то очень болело. Не желудок и не живот, просто что-то внутри. Пустота. В доме ничто не шелохнулось, минутная стрелка настенных часов надолго застыла. Затем щелкнула и сдвинулась — значит, все-таки движется время. Что же делать? Где Лили? Почему ей все время некогда?
Журка вышел за порог. Болтаться по саду было рискованно — того гляди отец заставит работать. Он оседлал велосипед, рванул до угла. Сел в яму у кладбища. Один. Уж он-то охраняет территорию, если Лили теперь на это наплевать. Он придумал для себя такую игру: сделал вид, будто наблюдает за кладбищем, ходит ли, ездит ли кто, а сам все время косился назад, на дом Лили — нет ли там какого движения. В былые времена он бы запросто позвонил, да и все дела. Почему же не теперь? Почему бы не пойти туда и не вызвать Лили? Ведь они же лучшие друзья. Пусть выходит.
Он представил себе картину: постараться вести себя естественно, разыграть перед родителями Лили, что он всего лишь заглянул попросту, как всегда, как каждый день, и тогда вдруг да и Лили в голову придет, что и правда, именно так все обстояло испокон века. Журка может зайти к ним, оторвать девчонку от множества уроков и грустного настроения.
Журка встал, чтобы пойти и позвонить. Он нужен Лили. Ну иди же! Нет, не тронулся с места. Двинулся снова, но это он разыгрывал для себя. Журка засмеялся. Самому себе и над самим собой. Словно смотрит кто-то со стороны, словно жизнь его была фильмом, а ему требовалось сыграть роль Журки. Теперь это не лучшая из ролей. Отвратительно! Никогда еще не было плохо быть Журкой. До сих пор он думал, что девчонки его любят и он любит девчонок. Многим хотелось бы стать Журкой — пожалуй, кроме Балажа.
Сидя в яме, он проделал боксерские движения в мягкую траву. Глухо звучали удары. Больно не было, не очень, а несильные удары так даже приятны. Сперва лишь правой рукою, затем попеременно. Бум. Бум. Вот тебе, сдохни. Да чтоб ты сдох. Зачем Балаж родился раньше? И почему он, Журка, такой невысокий? Он завернул штанины. Почесал кожу. Вылезай же наконец, распроклятая щетина, вылезай! Наверное, стоило бы брить ноги, подумал он. Прямо сейчас бегом домой — и бриться. И завтра, и послезавтра, пока волоски не отрастут — видимые, крепкие. Твердо решив немедленно бежать и отращивать волоски, он не сдвинулся с места. Лишь сейчас до него дошло, что он здесь делает: выслеживает. Высматривает Лили. Уж от себя-то можно не скрывать.