Его семья
Шрифт:
Особенно беспокоила Нину мысль об институте. Она хотела учиться в медицинском, послала туда документы и уже собиралась взяться за подготовку к экзаменам. Теперь все ее планы рушились.
Яков не хотел понимать ее колебаний и сомнений и твердил лишь одно: они должны пожениться. И Нина невольно подчинялась ему, — возле него все казалось таким простым и ясным…
Яков не раз высказывал ей свои взгляды на семью. И хотя Нина не всегда соглашалась с ним — жене он отводил место лишь дома, оставляя за собой и труд и заработок, — ее все же радостно волновало предчувствие той
— Нет, Яшенька, я тоже буду работать. Я хочу учиться, — пыталась возражать Нина.
— Хорошо, — соглашался Яков, — будешь учиться. Но сначала поживем для себя… Ну годик… нет, два! Два года, Ниночка!
…Нина вздохнула, опустив руки. Рамочка с фотографией упала на пол.
II
Они снова поссорились. Нина ходила по комнатам с тем сосредоточенным злым выражением лица, которое так старило ее. Дети, наплакавшись, притихли. Старшая, Оля, любимица матери, очень похожая на нее, обиженно оттопыривая губки, что-то шептала маленькой Галочке. Галочка терла пухлыми ручонками покрасневшие глазки и тихонько всхлипывала, вздрагивая всем телом.
Яков заперся в кабинете — небольшой комнатке в конце коридора, где поселился с тех пор, как ссоры с женой приобрели особенно острый характер. Слышно было, как скрипел под ним стул. Крепкий табачный дым просачивался в коридор и другие комнаты.
Нина вышла в кухню, села чистить картофель, хоть и не собиралась ничего готовить. Чувствовала необходимость что-нибудь делать, чем-нибудь заняться, чтобы отвлечься от нерадостных дум. Однако очень скоро поймала себя на том, что ничего не делает.
Сидела над миской, уронив руки на колени, устремив в одну точку сухие, горячие глаза… Неожиданно почувствовала тупую ноющую боль выше локтя. Отвернув рукав серенькой блузки, Нина увидела большое сине-красное пятно.
«Это он», — вспомнила она, и перед ней возникло лицо Якова: бешеное, чужое, со злыми огоньками в глазах.
Громкий звонок заставил Нину вздрогнуть. Нож упал, жалобно зазвенел, ударившись о железную миску.
Нина сидела в нерешительности. Не хотелось идти открывать, тем более, что это мог звонить кто-либо из товарищей мужа.
Звонок задребезжал снова. Нина услышала, как повернулся ключ в двери кабинета, как щелкнул замок.
Яков хрипло спросил:
— Кто?
— Ниночка дома?
Услышав голос соседки, Нина выбежала из кухни.
При виде Нины Яков насупился и боком отступил к двери кабинета.
— Ниночка, опять? — шепотом спросила соседка, делая испуганные глаза.
Нина молча кивнула головой, ибо чувствовала, что достаточно ей сказать хоть слово — и она не выдержит, расплачется. А плакать при этой женщине, которая (Нина это хорошо знала) забежала больше из любопытства, нежели из сочувствия к ней, она не хотела.
— Он тебя ругал? — жадно допытывалась та. — Ниночка, а ты ему что?
— Пойдем ко мне, — наконец заставила себя сказать Нина. Это было выше ее сил — стоять у двери, за которой притаился Яков…
Соседка Нины — Лата, как она любила называть себя,
Нос неизменно приводил ее в отчаяние: она была твердо убеждена, что если б не эта досадная игра природы, половина рода человеческого пребывала бы у ее ног.
Пока же у Латиных ног был лишь один представитель этой половины человеческого рода, имевший счастье влюбиться в нее еще двадцать лет тому назад.
Тогда Лата жила в селе и была обыкновенной деревенской девушкой с трехклассным образованием. Шесть лет она ходила в школу, просиживая по два года в каждом классе, и наконец бросила ученье. Жизнь в селе Лата вспоминать не любила и начинала рассказ о себе с того знаменательного дня, когда перевезла свой сундук на квартиру мужа, переменила деревенское имя Лукерья на благозвучное — Лата и стала приобщаться к городской цивилизации.
Приобщалась она к ней, правда, несколько односторонне — через базар, магазины и таких же, как она сама, знакомых женщин. Однако теперь уже поседевший спутник ее жизни не мог пожаловаться, что жена не усвоила всего, что казалось ей достойным подражания.
Лата жила на четвертом этаже, как раз над Горбатюками. Свесившись с балкона, она слушала, как ссорились Яков и Нина. Ей очень хотелось сбежать вниз, но она боялась Горбатюка, который однажды вытолкал ее за дверь и пообещал в следующий раз поступить более решительно. Поэтому она пришла только тогда, когда все уже стихло и Яков, как обычно, заперся в своем кабинете.
— Ну что же, Ниночка? — допытывалась Лата, нетерпеливо ерзая на стуле. — Из-за чего это вы?
— Все из-за того же, — неохотно ответила Нина. Она казалась сама себе беспомощной, беззащитной, все больше жалела себя. — Как он измучил меня! А сегодня бить начал…
— Жаль мне тебя, Ниночка! Мученица ты, — покачала головой соседка, и Нина в самом деле почувствовала себя мученицей.
Выведав все, что хотела, Лата поднялась:
— Нужно идти, а то скоро и мой идол приползет.
В коридоре она остановилась у двери кабинета.
— Ниночка, а что он сейчас делает? — спросила шепотом.
— Это меня не интересует, — сердито ответила Нина.
Но Лата словно прилипла к полу. Быстро оглянулась на Нину, для чего-то встала на цыпочки и, нагнувшись, прильнула к замочной скважине, жестом показывая Нине, что нужно молчать. Нос ее, казалось, еще больше заострился, будто она хотела пробуравить им дверь.
Ей удалось увидеть краешек письменного стола и застывшую на нем руку с погасшей папиросой.
— Сидит, — разочарованно сказала Лата, подходя к Нине, и, поколебавшись, добавила: — Схватился обеими руками за голову и курит… И пишет что-то, — дополнила она созданную ею самой картину.