Его семья

Димаров Анатолий

IV

Если бы Нине в начале ее семейной жизни кто-нибудь сказал, что Яков ударит ее, она приняла бы это за злую шутку.

И вот он ударил ее… У нее все больше болела рука; но что значила эта боль по сравнению со жгучей болью сердца, раненного обидой?

За что он ударил ее? Ударил по руке, которую когда-то так нежно ласкал?

На этот вопрос, как и на многие другие, Нина не находит ответа. И сколько она ни раздумывает, для нее ясно лишь одно: Яков разлюбил ее.

От этой мысли Нина до крови

кусает губы. Так во время пыток человек кусает собственные руки, чтобы заглушить нестерпимую боль…

Нина тоже не смыкала глаз всю эту ночь, которая показалась ей самой длинной за всю ее недолгую жизнь.

Когда снова уложила дочек и легла сама в холодную, неприветливую постель, ее стало трясти — то ли от холода, то ли от пережитого, — и она, прижав руки к груди, пыталась унять дрожь, ни о чем не думать, чтобы поскорее заснуть. Но мысли набегали, одна страшнее другой, и нельзя было избавиться от них, как нельзя избавиться от собственной тени.

Неожиданно у постели выросла беленькая фигурка, и старшая дочка, быстро юркнув под одеяло, улеглась рядом с Ниной, прижимаясь к ней худеньким тельцем.

— Ты что, Оля? — шепотом спросила Нина, обнимая девочку.

Оля молчала, только еще крепче прижималась к матери.

— Тебе что-нибудь приснилось?

Дочка повернулась к Нине, горячими ручонками обвила ее шею, задышала теплом в ухо:

— Если папа придет тебя бить, я буду кричать…

И только тогда Нина впервые за весь вечер заплакала. Казалось, ласка девочки растопила ледяную плотину в ее душе, и горячие слезы залили лицо. Она сдерживалась изо всех сил, чтобы не всхлипнуть, так как не хотела еще больше расстраивать Олю, но этот немой плач был самым горьким в ее жизни.

Наплакавшись, Нина почувствовала некоторое облегчение, будто вместе со слезами ушла часть переполнявшей ее боли. Она лежала на спине, боясь пошевельнуться, чтобы не разбудить дочку, сладко посапывавшую возле нее, и все думала о Якове.

Сейчас Нине трудно было вспомнить, когда он начал пить. Она помнила только, что сначала он приходил пьяным после очередной ссоры с ней, а затем уж и так, без всяких ссор, а придя домой, всегда старался лечь спать в кабинете, отдельно от нее.

И это его отчуждение являлось в глазах Нины самым большим доказательством того, что он изменяет ей, что он вечерами веселится и пьянствует в обществе какой-то неизвестной женщины.

Нина лежала и вспоминала свою замужнюю жизнь, но на память почему-то приходили лишь обиды и огорчения, которые причинял ей Яков.

Вспомнила, как уже давно, вскоре после замужества, когда повседневные домашние заботы еще не надоели ей, а, наоборот, доставляли искреннее удовольствие, она усердно убрала комнаты, вымыла и выскребла пол во всей квартире.

За окнами сгущались тяжелые осенние сумерки, моросил мелкий дождь, дул пронизывающий ветер, а в доме было тепло и уютно, и пол блестел чистотой так, что Нина даже боялась ступать по нему.

С нетерпением ожидала Якова. Представляла

себе, как он приятно будет удивлен, как приголубит, назовет своей милой хозяюшкой…

Нина вошла в кухню подогреть чай, а когда услыхала шаги Якова и вышла навстречу мужу с чайником в руках, то чуть не уронила его: через весь коридор к комнате вели грязные следы его ног…

Потом Яков просил прощения, говорил, что очень торопился, но к Нине уже не могло вернуться хорошее настроение. Досаднее всего было то, что муж не заметил ее целодневного труда, ее стараний…

Нина снова переживает ту давнюю обиду. Теперь ей кажется: не по полу — по всей ее жизни прошелся Яков грязными ногами…

Вспоминала Нина также и свою первую ссору с мужем.

В тот день к ней забежала подруга и в разговоре как-то невзначай упомянула, что ходят слухи, будто Яков ухаживает за корректоршей из редакции. Ничего определенного подруга сказать не могла, но Якова и корректоршу будто бы видели за городом в часы, когда женатый мужчина должен быть со своей женой…

Подруга ушла, утешив Нину: «Возможно, это враки!» Но от этого Нине не стало легче.

Ей уже начало казаться, что муж относится к ней не так, как прежде, что он стал менее внимательным. Припоминала факты, на которые раньше не обращала внимания и которые сейчас приобрели определенный смысл. Однажды он не взял ее под руку, когда они проходили по парку, — не сидела ли где-нибудь поблизости эта корректорша?.. В последнее время, придя домой, Яков не сразу ложится в постель, а сидит над книгой, пока Нина не заснет. Почему это… В один из выходных дней они встретили корректоршу на улице. Здороваясь с ней, Яков почему-то покраснел, а корректорша тоже вспыхнула под внимательным Нининым взглядом…

Ревность обожгла душу Нины.

«Уйду от него! — решила она. — Уйду к родным и не скажу, что у меня должен быть ребенок… И пусть не приходит, не просит вернуться…»

В тот раз Нина не оставила Якова, хоть они и поссорились. Оставляла мужа она позже. Разгневанная, уходила к родителям и оставалась у них до тех пор, пока Яков, не выдержав, приходил за ней и просил прощения…

Из-за окна в комнату доносятся голоса: то приглушенное юношеское бормотание, то девичий смех. Они все больше раздражают Нину, и она подымается с постели.

Почти под самым окном, освещенные мягким лунным светом, стоят парень и девушка. Он — простоволосый, с накинутым на светлую рубашку пиджаком — что-то быстро говорит девушке и пытается обнять ее, а она, уклоняясь от объятий, прислоняется к тоненькой березке и, сама гибкая, как березка, счастливо смеется, легко отталкивая от себя парня. Потом парень снимает с себя пиджак, ловко набрасывает его на плечи девушки, которая словно только и ждала этого, так как сразу же покорно дает себя обнять. И они медленно уходят прочь, пошатываясь, как захмелевшие, и две тени постепенно сливаются в одну, а осиротевшая березка покачивает ветвями, будто порываясь вслед за ними…