Его выбор
Шрифт:
А Ар не мог помочь: он был старше и жил иначе. Рэми хотел жить как брат, но пока не умел. И чувствовал, что частенько мешает Ару, что брат раздражается, хоть и не подает вида. Что брату сложно быть с Рэми слишком долго. Это сильно ранило.
Элизар был другим, он понимал. Он гладил волосы Рэми и, улыбаясь, стирал со щек племянника слезы обиды: «Ты как луч солнца во мраке, невозможно тебя остановить. Другие люди всегда будут тебе завидовать, бояться. Ты научишься с этим жить. Мой черноглазый мальчик… Нериан. Ирехам доре…»
— Зерхэ, Элизар? (Почему, Элизар? (висс.))
—
Рэми поспешно отпустил сестру и поднялся, всеми силами пытаясь улыбнуться. Он никогда не знал, что чувствовала мать: она не позволяла заглянуть за окружающие душу щиты. «Ледяная архана» — называли ее украдкой слуги. Но Рэми все равно не видел в ней ничего холодного и ледяного. Разве может быть холодным цвет ее волос? Мягкий, теплый, как нагретая солнцем земля. И глаза у нее теплые. И кожа будто теплом изнутри светится. И руки ласковые, украшенные на запястьях вязью синих татуировок.
У Рэми такие же, как и у каждого высокорожденного, архана. Сложный ажур бесконечно меняющегося узора, за которым так интересно наблюдать, вслушиваться в едва слышимый шепот силы. Магия татуировки выдавала слабости хозяина, жаловалась на его плохое настроение или на излишнюю злость к миру. Она была и предателем, и верным слугой, как объяснял учитель, она защищала и в то же время карала... она была даром богов и их проклятием.
Татуировки простых людей, рожан, не светились магией так ярко, да и цвета они были другого — от грязно-желтого до чисто-золотистого. Нити спали на запястьях, двигались медленно, лениво, редко просыпались в полную силу. Их магия не шептала, не пыталась разговаривать, да и не было ее почти. Рожане не были магами, может, потому и боялись? Ир говорил, что так часто бывает — люди боятся того, чего не могут понять.
Может, потому?
— Рэми! — вновь окликнула мать. — Ты слышишь меня?
Мальчик обернулся и растворился в ласковой улыбке, забыв о страхе. Мать была красива. Рэми мог днями любоваться ее чистой, прозрачной кожей и огромными глазами, опушенными длинными ресницами. Ни у кого больше не было таких глаз, как два теплых озера, в которые было приятно окунуться с головой, когда она улыбалась. Но улыбалась она так редко.
— Идем, сын, — протянула мама руку. На тонком запястье звякнул, тревожа нити татуировок, золотой браслет.
— Я хочу посмотреть, — упрямо уставился в рыжую траву Рэми.
— Посмотреть на что?
Рэми вновь обернулся к поместью.
— На охранные камни. Ар говорил…
— …что они поют на закате? — голос матери ощутимо потеплел. — Так и знала, что тебя здесь найду. Давай вместе посмотрим. Вернее, послушаем. Жаль, что только ты сможешь услышать, мой маленький маг. Но ты же потом расскажешь, правда?
Она расправила ладонями длинную юбку и опустилась на траву, усадив на колени испуганно молчавшую Лию.
— Ну же, — мама похлопала рядом с собой. — Иди ко мне.
Рэми почувствовал, как разливается по душе тепло. Давно они не сидели вот так, близко друг к другу. Давно уже Лия не мурлыкала едва слышно, перебирая пальчиками
— Откуда ты узнал о «поющих камнях»? — тихо спросила мама.
— Ар сказал…
Ар единственный утром заметил, что Рэми скрутило от страха, хотя он всеми силами старался этого не показывать. Мама не велела. Мама сказала, что он должен быть сильным и не вспоминать о дяде. Но у Рэми не получалось — алое пламя, окружавшее приезжего коваля, жгло душу неудержимой яростью и злобой. Такой же, как и у Элизара. И этого, как всегда, никто не заметил. А Рэми застыл на балконе и взгляда не мог оторвать от низкого мужчины, что зачищал копыто Искорке.
— Рэми!
Услышав голос брата, Рэми не выдержал. Знал, что Ар этого не любит, но бросился к брату в объятия, забыв в сильных руках и о ковале, и о дяде. Всего на миг. Но этого было достаточно, чтобы вновь научиться дышать…
— Ты дрожишь, — тихо сказал Ар, внезапно отвечая на объятия. — Идем!
Они почти бегом спустились по винтовой лестнице и вышли в растущий за домом сад, где давно уже скинули листья одичавшие яблони. Ар свернул с неровной тропинки, вошел в высокий, густо разросшийся полынник и, обернувшись, неожиданно тепло улыбнулся:
— Ну же, идем!
Поспевать за братом было нелегко. Жесткая, подгнившая за осень трава яростно цеплялась за одежду, будто останавливала. Полынник был настолько высоким, что видно было лишь стены зарослей по обе стороны тропинки да тонкую, извилистую ленту дорожки, на которой Рэми то и дело спотыкался. Мелькали в зарослях желтые звездочки цветов земляной груши, проглядывала уже уставшая к осени жечь крапива, вяли плети вьюнков и бешеного огурца.
Полынник сменился густым ежевичником. Сорвав пару чудом доживших до осени ягод, Рэми посмотрел на возвышавшуюся над ними немного влажную, увитую виноградником, стену дома. Ни одного окна… ни единого.
А вот виноградник был красив: кроваво-красный, с иссиня-черными гроздьями ягод. Но гораздо более красивым оказался не он: на расстоянии вытянутой руки стремилось острием в небо нечто высокое, похожее на увитую плющом огромную иглу.
Ар достал из-за пояса подаренный когда-то отцом кинжал и ловко срезал несколько плетей плюща, открывая гладкий черный камень.
— Видишь? — тихо спросил он.
— Что?
— Это ты у нас высший маг, а охранных камней не разглядел. Стыдно. Это один из них… дотронься.
Рэми зачарованно посмотрел на отражающий солнечный свет камень и приложил к нему ладонь. Браслет дяди отозвался на чужую магию мягким теплом, и на миг Рэми стало тревожно. Камень казался бархатистым на ощупь. Рэми вздрогнул. Почудилось вдруг, что он прикоснулся к чему-то живому, крепко спящему под стенами поместья.
Стучала в такт крови чужая сила, вливая мягкое, радостное тепло, сжалось сердце от вспыхнувшего золотом счастья. Камня или Рэми, было не понять, да уже и не важно. Он закрыл глаза, позволив себе покачаться на невидимых волнах чужой магии, согреться чужим теплом, чужим восторгом...