Его выбор
Шрифт:
И увидел это отец их, великий Радон. И дал миру двенадцатого сына, простого человека. И водрузил на голову его корону из одиннадцати камней, и дал ему власть над Кассией.
И пришел гордый правитель смиренно к одиннадцати братьям своим, и на колени перед ними опустился, и голову свою склонил. Попросил у них защиты и совета. И увидели одиннадцать перед собой человека чистого, сильного, и воспылали любовью к брату своему двенадцатому, и служил двенадцатый посредником между братьями своими и разочаровавшими их людьми.
Но велика зависть людская и стремление людское к власти. И убили люди двенадцатого сына бога, в надежде получить
— Не можете вы жить в этом мире, дети мои, и в мир богов забрать я вас не могу. Потому будут души ваши просыпаться в телах человеческих, и будет пробуждаться ваша сила при виде потомков двенадцатого. И воспылаете вы к этому потомку любовью искренней, и служить будете у трона его, и жизни ваши будут щитом ему. А коль не встретите в своей жизни ни единого потомка двенадцатого брата своего, то так и проживете, как простые люди, до самой смерти своей.
И стало по слову его. И стоит между миром людей и богов ритуальная башня, и ждут в нем пробуждения двенадцать душ сыновей Радона. И вечно будут служить они людям, и будут вечным и прочным мостом между кассийскими богами и кассийским народом.
Оборотень. 1. Арман. Урок
От врачей и учителей требуют чуда,
а если чудо свершится,
никто не удивляется.
Мария-Эбнер Эшенбах
«Лиин, скажи мне, Лиин, почему именно в полнолуние так гложет душу одиночество? В другие дни я спокоен, а стоит ночному цветку расцвести в полную силу, как разливается по душе тоска и чего-то начинает остро не хватать. Будто душу кто-то половинит.
Ты слишком добр ко мне, Лиин, а если бы ты узнал… наверное, ты бы меня возненавидел».
«Мой архан, я не умею тебя ненавидеть».
«Глупый Лиин… а я вот умею. И временами себя ненавижу. Хочешь, тебя научу?»
«Я думаю, у тебя не получится. Прости».
«Ты упрям. И безумен».
Копия тайной переписки главы Северного рода и ученика магической школы. Эдлаю для ознакомления.
Весенний день выдался пакостным: низко нависли тучи, зачастил мелкий дождик, расчертил окно частым узором кривых линий. Учитель, оберегая глаза Армана, приказал слугам зажечь на письменном столе свечу. Желтоватое пламя гоняло тени по листу бумаги и от этого красивые, выведенные каллиграфическим почерком буквы казались живыми.
Они и были живыми. Разбегались, размывались перед глазами, складывались в слова, но не нанизывались на нить смысла. Арман вчитывался в них который раз, но не понимал прочитанного. Дико хотелось спать. Убежать из этого маленького, уютно обставленного кабинета, от этой гнетущей, укутавшейся
А еще он ненавидел бордовые портьеры, бархатными складками спускающиеся до самого пола, книжные шкафы вдоль стен, на полках которых стояли толстые, дико скучные трактаты. Раздражал и толстый ковер под ногами, скрадывающий шаги, а еще больше — собственный герб, висевший над дверью — ледяная красота горных вершин.
Как же хотелось отбросить ненавистный отчет, в смысл которого он пытался вникнуть, умчаться на тренировочный двор, под серый дождь. Или в конюшню, к тонконогому вздорному Вихрю, вскочить на гибкую спину цвета плодородной земли и нестись, обгоняя ветер, по тенистым буковым лесам.
Нельзя. Отчет надо прочитать. Внимательно. Вдумываясь в каждое слово. Потому что иначе нельзя.
По глупости и наивности Арман пару раз подписал бумаги не глядя — ведь опекун наверняка уже все прочитал и проверил, к чему теперь мучиться Арману? В первый раз прошло. Во второй — Эдлай сопроводительным письмом к бумагам мягко приказал быть внимательнее.
Арман лишь пожал плечами. Внимательнее? Еще чего. Да и зачем? Откуда опекуну знать — подписал он, прочитав внимательно, или все же не совсем? Все равно читать ему в полном одиночестве — приказ Эдлая. Решения принимать самому — приказ Эдлая. А вечно сменяющиеся учителя не могли даже заглянуть в присылаемые опекуном бумаги — опять приказ Эдлая.
Приказы Эдлая исполнялись более четко, чем приказы «арханчонка». И хотя сам опекун бывал в поместье крайне редко, его присутствие ощущалось тут всегда — присылались новые, все более сложные книги, подобранная тщательно одежда, еще более тщательно подогнанные под Армана оружие и доспехи. Сменялись учителя, приходили инструкции — в чем еще подучить, в чем подтянуть… И письма. Короткие личные письма между отчетами, в которых всегда было что-то важное, цепляющее. Будто Эдлай был рядом, будто все видел, будто в самую душу смотрел. И, если что было не так, поправлял... Наказывал.
Арман сжал голову руками, выдохнув через зубы. Как же хотелось выйти под дождь, почувствовать, как стекают по щекам холодные капли. В четырех стенах так тесно… тесно.
Подойдя к окну, он широко распахнул створки, впуская влажный, прохладный воздух. Хорошо. Но придется возвращаться к отчету. Потому что если он не вернется… Арман не хотел, чтобы это повторилось. Он выучил горький урок.
Второй раз Арман подписал приказ не глядя ранней осенью, когда буковый лес только начинал одеваться в золото, а солнце уже не палило так сильно. Арману дико хотелось выйти на улицу, окунуться в желтый ласковый свет, столь долгожданный после бесконечных дождливых дней, а перед глазами стояли длинные столбики цифр, непонятные, выведенные кем-то строчки, просьбы, слезы, еще просьбы. Невыносимо!
Арман подписал, не читая, один листок, второй, третий, поставил на каждый печать, закрепил воск собственной силой и радостно сложил бумаги в стоявшую на столе шкатулку. По густой сетке рун на стенках пробежал синий свет — бумаги отправились к Эдлаю, а Арман наконец-то смог быть свободным.
Он почти бегом пошел на окруженный высокими стенами тренировочный двор. Здесь, как всегда, ждали готовые к бою дозорные. Заструилось по венам шальное возбуждение, мышцы приятно напряглись, предчувствуя драку.