Его Высокоблагородие
Шрифт:
— И то дело! — поддержал его вахмистр. — Каюсь, напортачили. Сами и исправим.
Синицын промолчал, так и не подняв головы.
— Уроды, — беззлобно буркнул я. — Всех на фронт. На колючку. Под шрапнель. Но хорошо. Сегодня ночью пойдем воевать. Игнашевич, с тебя оружие. Германские трещотки пойдут. Да патронов побольше возьми. И еще чего сам сочтешь нужным. Гранаты, к примеру. Штабс-капитан Синицын, отвезите вольноопределяющегося, а потом свободны. Вы, вахмистр, пока останетесь со мной.
Синицын поднял глаза и хрипло выдохнул:
— Как прикажете, господин капитан. Но я с вами пойду.
— А если подумать?
— Нет, —
— Хорошо.
Эсер с Синицыным обернулись довольно быстро.
— Э-э-э... Ты чего притащил? Бомбометы? — смотря на объемистые баулы, поинтересовался я, уже пожалев, что дал свободу выбора Игнашевичу. Этот оружейный маньяк вполне мог и полковушку с боекомплектом притащить.
— А надо было? — насторожился эсер. Но при виде моего лица тут же осекся и принялся расшнуровывать сумки. — Значитца так. Это пистолеты-пулеметы. Вот магазины к ним. Думаю, по одному запасному хватит. Только они пустые, уж извините, чтобы пружина не села, но снарядить недолго. Патронов я взял с избытком. А это... — в руках Игнашевича неожиданно появился дробовик со стволом, взятым в дырчатый кожух. — Прошу любить и жаловать, «Винчестер» образца 1897 года. Магазинный дробовик двенадцатого калибра. Перезарядка происходит движением цевья. На коротком расстоянии даст фору любому автоматическому оружию. Если штурмовать здание, лучше не придумаешь. Коридоры будет подметать картечью, как метла. К сожалению, всего один. С вашего позволения я его себе возьму.
— Дальше, — поторопил я эсера. Если дело касается оружия, этот помешанный может часами заливаться как соловей. А время идет. Нам еще надо успеть добраться до комендантского часа на другой конец европейской части Константинополя.
Следом за дробовиком из баулов появились британские гранаты, «люгеры» с улиточными магазинами и даже жуткие гибриды траншейных тесаков с кастетами непонятного производителя. А в завершение эсер начал извлекать из отдельной сумки германские каски, те самые штальхельмы [57] с рожками и нечто, очень напоминающее средневековые доспехи.
57
Штальхельм (нем. Stahlhelm, стальной шлем) — пехотная каска, которая под этим названием ассоциируется прежде всего с вооружёнными силами Германии с 1916 по 1945 год, Заменив во время Первой мировой войны пикельхельм, позже штальхельм стал одним из наиболее узнаваемых атрибутов солдат вермахта. Сделанный из никелевой стали, шлем имел боковые рожки, назначением которых являлись вентиляция и крепление дополнительных защитных пластин; пластины мало использовались из-за их большого веса, а вентиляционные отверстия солдаты были вынуждены зимой примитивно заделывать.
— Что это за железо? — недоуменно поинтересовался Пуговкин и щелкнул пальцем по одной из пластин, выкрашенной в мышиный цвет.
— Германские штурмовые кирасы! По случаю достал, — с гордостью заявил Игнашевич, ловко влез в доспех и сразу стал похож на длинного нескладного рыцаря, с какой-то стати напялившего клетчатые штаны и пиджак. — Ни один револьвер и пистолет даже в упор не прошибет. Да, тяжеловато, но оно стоит того.
Синицын тут же приладил ему на голову шлем и буркнул:
— Попался бы ты мне на фронте.
Пуговкин с восхищением поддакнул:
—
— Что? — бурно возмутился эсер. — У меня шкура не казенная. Вы как хотите, а я...
Желания веселиться у меня никакого не было, да и раны как-то некстати разболелись, поэтому рык вышел очень натуральный:
— Отставить смехуечки, господа офицеры. Прикажу, ночные горшки на голову напялите. Живо пакуйте все в машину и отправляемся.
«Господа офицеры» сразу же заткнулись и умелись исполнять приказ. А когда я вышел вслед за ним из каморки, появилась тетя Афендула.
Гречанка шагнула ко мне и коротко спросила:
— За Ясминой едешь?
— Да.
— Храни тебя Господь, сынок! — тихо сказала гречанка и истово перекрестила меня почерневшей от старости иконой. — Я буду молиться за вас. — Потом надела мне на шею небольшую ладанку, подтолкнула к машине и сурово добавила: — А когда привезешь ее, сразу побей. Чтоб запомнила науку. Но не при всех. А теперь иди...
ГЛАВА 25
Бывшая Османская империя.
Константинополь.
Галата. 5 февраля по старому стилю. 1920 год. 21:30
— Па-а-апрошу предъявить документы! —категорично заявил усатый коренастый капрал и важно положил руку на кобуру.
Его подчиненные, три высоченных худых негритоса, отчаянно мерзли на разыгравшемся ветру, пританцовывали вокруг нашей машины и, судя по всему, служебного рвения своего командира ну никак не разделяли.
Я про себя выругался. Это же надо было, благополучно добравшись почти до самого места, прямо лоб в лоб столкнуться в переулке с клятым патрулем французских зуавов. И что теперь? Документы в любом случае показывать нельзя. Голимое палево. Особенно если придется разбираться с красными наглухо. Валить французиков тоже не вариант. Народу еще полно на улочках, чисто не уйдешь, по-любому кто- нибудь заметит. Вот же непруха...
— А в чем дело, капрал? — спокойно поинтересовался Синицын. — До комендантского часа еще полчаса.
— Служба, месье, — француз немного сбавил тон, — чертова служба. Так что...
— Может, вам немного согреться в подходящей таверне? — миролюбиво заметил штабс-капитан. — Да пропустить по стаканчику горячего винца со специями. Готов ссудить коллеге пару франков... — не выходя из машины, Синицын вложил в руку капралу купюру.
Француз крутнул головой, строго рыкнул на негров, заставив их моментально принять строевую стойку, потом вежливо откозырял нам и не спеша продолжил свой путь.
— Молодец, — сдержанно похвалил я штабса и с неожиданной ностальгией вспомнил общение с гаишниками в своей прошлой жизни.
— Да чего уж, — скромно отозвался Синицын, со скрежетом переключил передачу и рванул с места. — С лягушатниками и итальяшками всегда можно договориться. А вот с бриттами...
— Ага, — поддакнул Игнашевич. — Эти свои ребята. А англы — сволочи. Такое впечатление, что они остальных за людей не считают. Надменные — куда там.
— Чуждые людишки, — со вздохом высказался Пуговкин. — Другие. Все беды в мире от них. Правда, как в рыло дашь, вся спесь разом слетает. Помню, как в десятом году...