Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет

Чудакова Мариэтта Омаровна

Ярослав Смеляков сам побывал в сталинских лагерях трижды – до войны и после.

.. Один из близко знавших Лена Карпинского, философ и просто замечательный мыслитель Александр Пятигорский, в одном из последних интервью дает яркий очерк его личности. Он называет его «агрессивно порядочным» человеком. «Это был человек, который совершенно со слезами и с горечью переживал упадок советского строя, являющийся следствием морального упадка России».

Вообще все «шестидесятники» продолжают верить, что Октябрь 1917 года – правильное дело. Просто Сталин испортил, замазал кровью ленинские

хорошие идеи.

Они не могут отвернуться от этих идей – ведь им искренне преданы были их отцы, погибшие мученической смертью. Доклад Хрущева на XX съезде вернул доброе имя их отцам и социальный статус им самим – многие получили достаточно высокие партийные должности и надеялись, что эти должности станут рычагами в обновлении страны…

Все они верят, что революция – это вообще хорошо. Но в частности… В каждом конкретном случае… Тут, как говорится, возникают вопросы.

Вот поэтому у Тимура Гайдара – сложные, не однолинейные воспоминания о Кубе.

В 1967 году отец Егора пишет небольшую книгу: «Из Гаваны по телефону» – о своей корреспондентской работе на Кубе.

В начале книги – первые сведения и впечатления: «Моя первая встреча с Кубой состоялась 11 апреля 1961 года под вечер… Очень много красивых девушек и женщин. Матово-белые, чуть смугловатые, смуглые, коричневые лица. Прически сложны и законченны. Одеты или в затянутые с большим вырезом платья, или в форму: зеленые брюки, голубые с погончиками рубашки и на широком брезентовом простроченном поясе в открытой кобуре пистолет».

Под самый конец книги появляются знаки давно усложнившегося его отношения к кубинской революции.

«Поначалу на Кубе все мне кажется довольно простым. Все прорисовано жестко, контрастно, как на схеме. Друзья и враги. Достижения и неудачи…»

Осторожно подыскивает корреспондент «Правды» «проходные» (способные пройти цензуру) слова о Кубе, прибегает к полунамекам. Подчеркну: в эти годы публичное отношение к Острову Свободы советской власти (про внутрикабинетное, внутриаппаратное не говорим) не допускает полутонов и недоговоренностей – только патетические, восторженные слова. Так что уверена – Тимур Гайдар считал, что ему удалось передать свои сомнения относительно кубинского эксперимента – хотя на сегодняшний взгляд они практически неразличимы в его осторожных формулировках. Это и был язык времени – скованный подцензурный язык.

«В этой жесткости есть своя логика, своя правда.

Пройдет немало времени, произойдет множество событий. Ошибаясь и учась на ошибках, Куба будет нащупывать пути развития своей экономики. Минуют тревожные дни карибского кризиса. Прошумит над островом циклон “Флора”… Я буду влюблен в Кубу, потом начну огорчаться и даже раздражаться».

Правда, ни слова о том, на что именно раздражаться, – это раздражение замечал и семилетний Егор, но не мог понимать; об этом писал Тимур Гайдар в 1964 году жене – нет «положительных процессов развития. У меня ощущение, что все стоит на месте, а значит пятится

назад…».

Важны последние страницы книги, нескрываемо самокритичные.

«Перечитывая оригиналы своих гаванских корреспонденций, я вдруг с грустным удивлением обнаружил, что не одна, не две, а целых три заканчиваются одинаковой фразой, сообщающей, что сейчас поет вся Куба.

…Я выложил все корреспонденции на стол, целый ворох бумаги, и перечитал с надеждой, что из этого составится книга. Мне стало грустно. Лишившись злободневности, они потеряли право на жизнь. Одни показались выспренними, другие – поверхностными. Почти из каждой выпирали ненужные эпитеты: Гавана – “солнечная”, солнце – “палящее”, решимость – “непреклонная”, отпор – “решительный”».

Вот это уже – теплее, теплее… Здесь уже речь пошла о привычной советской риторике, о советизмах («решительный отпор» империалистам – это уж точно советизм, то есть фрагмент советского публичного языка).

«Конечно, во многом была виновата спешка…

Но дело не только в спешке. Болезнь эпитетов поражает почти каждого приехавшего на Кубу журналиста. Здесь все так ярко, броско, красочно. И солнце здесь в самом деле палящее. И Гавана взаправду солнечная. И решимость, без сомнения, непреклонная.

В этой атмосфере невольно начинаешь декламировать, а не говорить…Конечно, я не отказываюсь от своих корреспонденций. Я писал так, как видел, как понимал, как чувствовал. Но пусть они останутся в подшивке.

.. Вот почему 1 мая 1961 года заканчивается эта книга».

* * *

Осенью 1964 года сотоварищи Хрущева по власти, воспользовавшись тем, что он в отпуске на юге и не сможет организовать себе поддержку, сняли его с поста Первого секретаря ЦК КПСС. В Москву из отпуска Хрущев прилетел уже пенсионером.

Естественно, публично ничего не объяснили. Но дело-то было главным образом в том, что Хрущев, рассказав на XX съезде о злодействах Сталина и неправосудных расстрелах известнейших людей (этот переломный в нашей истории доклад он делал как раз в те дни, когда родился на свет Егорка), собирался копать дальше…

Это никому из стоявших у власти не улыбалось. Они знали, что в преступлениях сталинских лет замешаны все, кто обладал в те годы хотя бы маленькой властью (был, например, секретарем районного комитета правящей партии). Не в последнюю очередь и сам Хрущев. Но он явно решил в те годы по-русски рвануть рубаху на груди – не пощадить и себя…

А вокруг него в тот момент больше оказалось таких, кто не хотели ни разоблачений, ни покаяний. Они хотели – как в русских сказках – жить-поживать да добра наживать. И это у них очень хорошо получалось.

С презрением относятся шестидесятники к ставшему после Хрущева во главе партии и страны, ничем себя до этого не прославившему Брежневу.

Однако – «объявлена косыгинская экономическая реформа. Отец и гости ее приветствуют, она, по их словам, дает надежду на лучшее. Никто не ставит под сомнение социализм, речь идет о сталинских деформациях и их исправлении. Постепенно кое-что из сказанного начинаю понимать» (Е. Гайдар, 1996).