Егорка
Шрифт:
Коля быстро снял галстук, так же быстро завязал его самому младшему из корейцев — Ли Пак Чену.
— От Николая Самойленко! — и добавил: — Будь достойным!
— Спасибо!.. — Ли Пак Чен стоял, не шевелясь; лицо его светилось счастливой улыбкой.
Чуть приподняв Ли Пак Чена, Самойленко обнял его. А тот, не отнимая своей единственной руки от галстука, доверчиво приник к курточке Николая. Остальные в купе стояли и молча, сосредоточенно смотрели на Самойленко и Ли Пак Чена.
В это время на перроне дважды ударили в колокол.
У самого выхода, в тамбуре, попрощались снова. Улыбался
В толпе он вдруг заметил мать. Она была в своей железнодорожной форме — стройная, серьёзная. Невольно подумал: теперь ему попадёт. И хотя мать, кажется, не хмурилась, он, протиснувшись вперёд, сказал:
— Я, мам, виноват… Но я не мог, мам, иначе. Раз в жизни, понимаешь?
— Ты о чём, сынок?
— Ушёл я… — И, подумав, добавил: — Мама, я галстук отдал. На память.
Мать ничего не сказала, но по тому, как она провела рукой по его голове, Коля понял: мать не сердится.
Резко свистнул главный. Поезд медленно начал отходить.
— Коля, до свидания!.. — высунувшись из окна, кричал Ли Пак Чен. На его сорочке в ярком электрическом свете алел Колин галстук.
— Знакомый? — спросила мать.
— Друг, мам, — и, подпрыгнув, Самойленко крикнул: — До свидания. Ли Пак Чен!..
— Добрый путь! — сказала мать и подняла руку. — Добрый путь, дети!
А на перроне над толпой звенело в разных тонах то громко, то тише:
— Будь здоров, Ли!
— До свидания!
— Счастливо!
Не отставая от третьего вагона, некоторое время бежали Оля и Вася, пока поезд не скрылся за станционными строениями и не стало видно последнего вагона с красным глазком сзади.
— До свидания! — звенели в ответ окна голубых вагонов.
Поезд шёл дальше, на восток, всё ближе и ближе к безбрежному Тихому океану.
Ледоход
Тима стремительно направился к берегу. От всего, что увидел, захватило дыхание. Вчера лишь кое-где на льду блестели лужицы. У берегов колыхалась тёмная с кружевцами пены вода да глубокие трещины рассекали реку вдоль и поперёк. А сегодня начался настоящий ледоход. Река оживала на глазах. Она крушила, бросала в разные стороны зеленоватые, зазубренные на краях глыбы льда, ставила их на ребро, потом выворачивала из ледяного месива и швыряла в кипящие тёмные водовороты.
В эту минуту, кроме ледохода, Тима ничего не замечал. То, что он выбежал, забыв как следует зашнуровать левый ботинок и теперь шнурок волочился вслед за ним, то, что куртка осталась незастёгнутой, — всё это не имело ровно никакого значения… Главное — он увидел ледоход. Таких, как он, счастливцев, найдётся не так много, возможно, он один… Впрочем, поглядеть может каждый, а вот проплыть, как… челюскинцы. Это, действительно, идея!
Тима
Подумаешь, какое дело! Он, видите ли, не признался, что задачу на контрольной переписал у Пети Коваля, которого, выходит, ни за что ни про что разрисовали в стенгазете: не подсказывай. А Свете Ивченко, наверное, хотелось, чтобы и он в газету попал. Но не на такого напали. Напрашиваться на неприятности он не будет. И как будто сейчас Тима услышал: «Это трус так поступает…»
Ну и хорошо… Но всё-таки обидно: неужели он хуже всех? Погоди, Светка, ты ещё увидишь, кто такой Тима! И в классе ещё пожалеют, что не поняли его, равнодушно обходили.
Тима стоял на берегу и жадными глазами смотрел, как пробуждается, играет могучая река. Он решил проплыть на льдине. Правда, страшновато, но зато Тима докажет, кто он такой. Света всё увидит, и тогда посмотрим, кто трус…
Для плавания нужен подходящий шест. Бежать домой — нет смысла: Света уйдёт, а плыть без неё не интересно. Тима быстро обшарил кусты, ложбинки и почти у самого берега нашёл втоптанную в землю длинную суковатую жердь. Она легко отделилась от налипшей грязи и прошлогодних листьев. Не раздумывая, прыгнул на льдину. Широкая, почти круглая, она чуть-чуть колыхнулась и, коснувшись одним краем берега, пошла дальше. На такой махине можно даже палатку раскинуть. Тима подбежал к одному краю, к другому, остановился на середине и, медленно переступив с ноги на ногу, покачнулся. Ему вдруг показалось, что под его тяжестью закачалась вся река.
А Света, между прочим, почему-то задержалась. Тиме даже померещилось, что он заметил её глаза — огромные, чёрные и очень внимательные.
«Смотри, Света, поглядывай — пело что-то в его груди. — Ты назвала меня трусом, ты ещё пожалеешь!» Разве она удержится, чтобы не рассказать о сегодняшнем ледоходе Лене Ткаченко и ещё кому-нибудь? И, несомненно, все девчонки в классе, а значит, и вся школа заговорит о его подвиге. И, кто знает, может быть, в газете «Отличник» напишут примерно так: «Тима Самусь, ученик шестого «а», плыл, нет, дрейфовал — именно дрейфовал, как когда-то челюскинцы — на льдине…» Что потом скажет вожатая? И сама Света и Лена? Их бы сюда, на льдину! Это не какие-нибудь задачки по алгебре решать. Здесь смелость, сила нужна.
Тима и впрямь начинает думать, что очень похож на челюскинца. Чёрная куртка, цегейковая шапка, вот только вместо ботинок, хотя они и на толстой подошве, лучше было бы одеть сапоги…
Плавно, слегка покачиваясь, двигался Тима на свинцово-тёмной льдине, понемногу отдаляясь от берега. Мимо проплывали деревья, обнажённые и присмиревшие, ни одна веточка на них не шевелилась. Вот и камень-валун, с которого летом очень удобно прыгать в воду, старая верба, повисшая над самой рекой. Берег, деревья и камни медленно, но неуклонно отплывали назад.