Эхо (Сборник фантастических рассказов)
Шрифт:
— Я найду ее!
Инна ответила, все еще стоя лицом к двери:
— Не ходи на Багиру…
— Почему?
Девушка обернулась: глаза ее были сухи, но в них стояла тревога.
— Или возьми меня с собой…
И найдя наконец ручку, скрылась за дверью.
Оставшись один, Григорий еще раз перечитал записки Павла Васильевича. Все здесь было необычайным.
И комета Плея была необычайной — кому, как не Григорию, знать об этом.
Открыл комету южноафриканский ученый Плей. Тотчас она приковала к себе внимание. «Космический хищник!» — запестрели газеты тревожными заголовками.
Прогнозы южноафриканского астронома насчет скорости и атмосферы кометы были верны. По инерции мысли принималось на веру и все остальное из предсказаний Плея. Ужас усугублялся тем, что комета буквально росла на глазах — это говорило об исключительной ее скорости. Потребовались выдержка и трезвый голос советских ученых, чтобы предотвратить панику. Увереннее всех говорили ученые Бюракана, группа Григория. Комета является следствием появления сверхновой звезды, утверждал Слег, осколок плотного вещества, вышедшего из недр звезды. Скорость кометы характеризует интенсивность процессов внутри сверхновой. Вещество, освобожденное от давления, меняет структуру, освобождает легкие газы — водород, метан. Вопрос о столкновении кометы с Землей нуждается в уточнении. Сколько было уже таких прогнозов!
— Атмосфера Земли вспыхнет, как факел! — предрекали пророки.
Зрелище было страшным: хвостатый багрово-синий дракон опоясывал небо. Хвост кометы был виден даже в дневное время. Ученые отметили приливные явления в атмосфере, беспокойство птиц и животных. Несколько дней над Землей пылали нестерпимо яркие зори.
Григорию казалось, что он знает о комете все. Пишет о ней. Привез с собой газетные вырезки и статьи — все о комете. Но главное — и необычайное — пришло к нему сейчас, в записках Павла Васильевича.
— Илу, — повторяет он. — Илу…
Прячет листки в нижний ящик, выходит из кабинета. Направо в конце галереи лестница на башню обсерватории, там же выход из здания. Налево дверь в круглый зал. Секунду Григорий медлит. Потом идет налево. В эту ночь ему не уснуть. И оставаться одному невозможно.
Зал темен, как беззвездная ночь. Но это после ярких ламп галереи. Через минуту Григорий замечает тусклый свет двухвольтовой лампочки, Гуранова, склоненного за столом над бумагой.
— Андрей Селимович! — окликает он.
Гуранов занят. Он всегда занят. Откровенного разговора между ними так и не состоялось. Все, что Григорий знает о трагедии Павла Васильевича, рассказано другими — Сергеевым, Инной. Павел Васильевич погиб пятого января, в метели, разыгравшейся над долиной. Когда его принесли на носилках, он был еще жив. Доклад о случившемся составил и отослал в академию Гуранов. Он закрыл старику глаза, услышал от Павла Васильевича последнее слово о лебедях.
— Андрей Селимович! — Григорий подходит к столу.
Двойной астрограф возвышается над Гурановым стволами, уходящими, кажется, в бесконечность. Купол замкнут, но, судя по свежему морозному холоду,
Наконец Андрей Селимович кончил записывать. Поднял голову. В сумеречном, застывшем от холода свете Григорий пытается разглядеть лицо астронома, но видит только смутную маску с темными провалами глаз.
— Как это произошло? — спрашивает Григорий.
Маска в темноте шевельнулась, исчезла: Гуранов опустил голову.
— Откровенно, Андрей Селимович…
Гуранов отвечает медленно, через силу:
— Перестаньте меня мучить вопросами. Вы всех тут замучили, Слег. Вы астроном или следователь?
— Но…
— Никаких «но», Григорий Константинович. Вы не хотите понять, что я работаю с Павлом Васильевичем со дня основания обсерватории.
— Вы сказали — работаю…
— Да, работаю, Слег! Для меня он не умер. Он в каждом приборе. Он доставал их сам, устанавливал. Рычаги управления еще теплые от его рук. А вы только ходите, спрашиваете. У него была забота в последние дни. Большая забота, как он сам, большой ученый. Мне бы десятую часть этой заботы.
— Может быть, вы не помогли Павлу Васильевичу?
— Он ничего мне не говорил, — угрюмо отвечает Гуранов. — И вам ничего бы не сказал, Слег… — Лицо-маска опять появляется в сумраке. — Это его тайна.
— А… Инна? — спрашивает Григорий.
— Инна хороший работник. Порой мне кажется, что о звездах она знает больше любого из нас. Кроме того, она… отличная лыжница.
Ирония последней фразы не ускользает от Григория. Но когда он выходит из зала, Андрей Селимович опять отворачивается к столу. Гуранову, как и всем здесь, в обсерватории, думает Григорий, по-человечески тяжело.
У себя дома Григорий пытается восстановить разговоры с Инной, с Гурановым. С Инной все неожиданно. Явилась без вызова — раньше этого не было. Разорвала фотографию, обидела Сергеева. Григорий доверил ей записки Павла Васильевича. Гуранову ничего не сказал, а ей доверил. Почему он доверил ей?.. И потом: предупреждение не ходить на Багиру; Инна жалеет его, Григория? Опасается? В глазах у нее был страх. Пережили они тут немало страха…А почему — «Возьми меня с собой…»? И почему — Гриша? Доверил ей тайну, и это их сблизило?
Григорий думает о командировке, сюда, в Хан-Гулак, о комете. Сколько еще работы над книгой… И опять — Инна: «Не ходи на Багиру…»
Засыпая, Григорий решает окончательно: Инну с собой он не возьмет.
Утром он вышел один. Как искать, не имел представления. Звать?.. Но искать надо — долг перед Павлом Васильевичем.
Пошел по берегу Хан-Гулака. Крутые осыпи, камни. Это произошло здесь?.. Григорий на миг останавливается: как это было? Ветер несет поземку. Григорий идет навстречу ветру и снегу. Снег — это хорошо, рассуждает он, снегопад может помочь. Пришельцы материальны. Всякое тело имеет форму. Форма может как-то проявиться. Если наткнешься на то, что ищешь… Мир велик. Велика долина реки. Наткнуться можно только случайно. Мало шансов на такой случай.