Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
«Отступая, немцы зверели и свирепствовали. Они жгли и разрушали все, что попадало им под руку и что встречалось на их пути. Мужчин и молодежь вместе со скотом угоняли на запад, в Германию. Многих по дороге расстреливали.
Вообще, когда немцы начали отступать, Гитлер, злобствуя наставлял их оставлять после себя выжженную землю, мол, за последствия отвечу я сам. Это не просто было сказано в эмоциональном выступлении, это специальный приказ такой был. Он вышел в сентябре 1943 г., и провозглашал тактику тотальной зачистки территорий, с которых они отступали.
В этом уже
Гитлеру тогда уже надо было капитулировать, чтобы спасти солдат и население и уберечь свои города от бомб и разрушения. Но он действовал как сумасшедший — все добил до ручки, угробил своих же людей, в прах превратил заводы и все такое[33].
Ну, немецкие вояки так и старались делать, сжигали наши села, вешали и расстреливали людей, все взрывали... А кого не могли сразу убить, тех сгоняли с мест и гнали впереди себя, чтобы там как-то раздробить и по частям уничтожить. Смерть угоняемых была только делом времени.
Мы всё понимали. Конечно, немцы не хотели, чтобы с приходом Красной Армии мы взяли в руки оружие и погнались за ними, за этими паразитами, которых нам хотелось давить даже голыми руками.
Да, я боялся своих, но ненависть к немцам была сильнее этого страха. Это я понял после расстрела. Это не люди были, нет, это были изверги, изуверы, больные ублюдки. Гитлер перед акциями, да и перед атаками тоже, накачивал их наркотиками... Так что мы воевали не против людей, а против озверевших наркоманов, против страшных чудовищ.
Поэтому Гитлер, отлично понимал, почему перед своей кончиной хотел всех их гробануть — чтобы концы в воду, чтобы мир не догадался, в кого он их превратил.
Ну так вот, сгоняли они всех мужчин. А кто пытался уклониться, тех прямо на месте расстреливали. Делали облавы по полям и по посадкам, вылавливали беглецов и тоже расстреливали.
Война — это ужас, это невозможно даже представить, что это. Это за гранью всего человеческого, за гранью здравого смысла и уважения к себе самому.
Первая попытка угона
Что нам оставалось?
Сначала мы малой группой спрятались на Рожновой[34], это селение такое у нас за колхозным ставком. Нас немцы выкурили оттуда — говорят, езжайте дальше на запад. Мы поехали в Терновку[35]. И оттуда нас выкурили, да еще чуть не расстреляли:
— Fahren Sie zum rechten Ufer des Dnjepr! — орал на нас командир отряда, который вылавливал прячущихся. Это значит — езжайте на правый берег Днепра!
Спрятаться было невозможно! Мы поняли, что дальше с нами шутить не будут...
Значит, надо было увиливать по-другому. Вернулись мы в Славгород.
А там узнали, что за попытку уклонения от эвакуации у нас сожгли несколько хат, в том числе одну по соседству с нами — хату Габбельки, потому что
Что делать? Деваться некуда... Со всего села собралось уезжать больше 100 человек. Ну, пристали и мы к тому большинству, получилось всего 130 человек, я потом посчитал. Разбились на группы, разместились на нескольких подводах и поехали на Запорожье. Я ехал вместе с Самуилом Григорьевичем, родным братом моего отчима. Нас сопровождало славгородское начальство, в частности, староста колхоза Донец, из Илларионова, здоровый такой дядька, и полиция.
Перешли мы на правый берег Днепра, остановились в селе Новоавгустиновка[37], в 5-6-ти км от Днепра. Это, грубо говоря, чуть наискосок от Терновки, или от поворота с трассы на Славгород, если брать через Днепр. А дальше решили не торопиться, бойкотировать продвижение и тайно поджидать своих.
Ну что? Разошлись по квартирам, люди помогали нам, пускали к себе. Жил тут понимающий народ, самим недавно пришлось переселяться, еще многие помнили это[38].
Питались мы тем, что взяли из дому. Но сколько мы так могли продержаться, если нас было слишком много для села? Там же не было какой-то организации, чтобы нам готовили, кормили нас... Это так, немцы выгнали нас и все — иди, скотина, в степь пастись. Фашисты же.
Начали раздумывать, как нам усовершенствовать быт, чтобы можно было готовить нормальную еду, как-то мыться... Когда пошел слух, что сюда приближаются эвакуированные из других мест, а скоро и они сами появились. Но они только проезжали через это село, где мы были.
Спрашиваем у них:
— Откуда вы?
— С Донбасса.
А с более близких к нам районов мужчины еще не уезжали. Ну поэтому и мы тут оставались. Чего же нам спешить шибче остальных? Потом кому-то пришло в голову, что наше родное село еще не взято Красной Армией, а нас полицаи уже выгнали оттуда. Как бы, мол, связаться со Славгородом?
Я предложил:
— А давайте я сейчас найду рыбака, который переправит меня на тот берег? А там я мигом напрямик смотаюсь к своим.
О, всем это понравилось. Начали мужики писать письма домой, приносить мне. Набрал я их полную пазуху, поехал. Повезли меня к берегу Никита Федорович (крестный Прасковьи Яковлевны) и Никита Филиппович (отец учительницы начальных классов Екатерины Никитичны) на своей бестарке.
А тут дождь! Я побежал к бакенщику, говорю, так и так, надо мне попасть на тот берег. Перевези своей лодкой!
— Да ни дай Бог! — перекрестился он. — Немцы меня сразу же расстреляют вместе с тобой. Это же навстречу Красной Армии, понимаешь? Сюда можно, а туда — нет. Запрещено!
Ну, короче, увидел я, что дела не будет... Пересидели мы с мужиками дождь и поехали назад. Дорогу развезло, из-под колес комья грязи летят...
Догоняем по дороге бедку, едет в ней молодая женщина... А конь у нее большущий, а идет медленно-медленно.