Эхо во тьме
Шрифт:
Почему она не сказала ему всю правду о себе? Почему она не говорила ему, что жива? Почему она оставила его столько времени пребывать в состоянии безысходности и отчаяния?
Но сейчас не время было находить ответы, которые он так хотел получить. Сейчас нужно было думать о Юлии. Стоит ему взглянуть на Хадассу, и он забудет о Юлии и о том, в чем она сейчас так нуждается, поэтому он не смотрел в сторону Хадассы и не говорил с ней. Он просто взял свою сестру на руки и прижал к своему сердцу. Юлия была такой легкой, что в его руках была
Юлия протянула руку к Хадассе.
— Пойдем со мной.
— Да, я пойду, — ответила Хадасса, не в силах смотреть Марку в глаза. — Он остановился в дверях и оглянулся на нее. — Не жди меня, мой господин, — сказала она. — Иди. Прямо сейчас.
Марк понес Юлию по верхнему коридору и вниз по ступеням. Потом он прошел по залитому солнцем перистилю в другой коридор, который вел в семейные бани. Не снимая сандалий, он спустился вниз по мраморным ступеням. Он вошел в холодную воду по пояс, и в воде оказалась и Юлия в своем тонком одеянии.
— Боже, прости меня, если я недостоин сделать это, — произнес вслух Марк. — Но здесь больше никого нет. — Слегка приподняв Юлию, он наклонился к ней и поцеловал ее. Затем он погрузил сестру в воду. — Я крещу тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа, — сказал он, поднимая ее из воды. Вода стекала с ее лица, волос, всего тела. — Ты была погребена вместе со Христом и снова воскресла в новую жизнь.
— О Марк, — тихо произнесла Юлия. Ее глаза, казалось, смотрели куда-то мимо него, и она вглядывалась в то, чего он не мог видеть. Марк пошел назад, пока не достиг ступеней. Дойдя до верхней ступени, он присел на край бассейна, крепко держа сестру в руках, на коленях.
Услышав шаги Хадассы, он поднял голову и увидел, как она входит в бани. Его сердце тяжело застучало. Она остановилась в дверях и направилась к ним, стук ее палки гулко отдавался по мраморному полу.
— Свершилось, — глухо произнес он, и его голос эхом отразился от расписанных фресками стен.
— Слава Господу, — сказала Хадасса, облегченно вздохнув.
Внезапно дыхание Юлии стало другим. Она задышала чаще, как будто чему-то обрадовалась. Ее глаза расширились.
— О! Ты видишь их?
— Кого, моя хорошая? — спросил ее Марк, крепче прижимая к себе и поглаживая ее по щеке.
— Они так прекрасны, — пробормотала Юлия, в ее глазах отразился трепет. — Так прекрасны. — Она сонно заморгала. — О Марк, они поют… — Ее лицо смягчилось и стало красивым, как раньше. Глубоко и протяжно вздохнув, она закрыла глаза. Ее тело в руках Марка совершенно обмякло, а голова опустилась ему на плечо.
— Все хорошо, — сказала Хадасса, опустив голову в знак благодарности. Потом добавила, прижав руку к сердцу и закрыв глаза: — Она вернулась домой.
— Слава Богу, — неожиданно прозвучал знакомый, дрожащий от волнения голос.
Марк снова вздрогнул и, посмотрев наверх, увидел женщину, стоявшую у входа. Ее поддерживал Юлий.
— Мама!
52
Дальше
— Я знала, что наступит тот момент, когда она примет Христа, — сказала она, глядя на лицо своей дочери, — лицо прекрасного, милого спящего ребенка. — Ко мне вернулись чувства и силы.
Марк поднял Юлию и вышел из воды, неся ее к матери. По щекам Фебы текли слезы, но она улыбалась, а ее глаза сияли.
— О, как я молилась о том, чтобы дожить до этого дня, — сказала она и поцеловала Юлию в лоб. — И я дожила. Дожила… — Она запричитала: — О мое дитя… мое дитя…
Юлий подошел, чтобы утешить ее. Он обнял ее за плечо, и она прильнула к нему. Хадасса смотрела, как они уходят вместе с Марком, который по-прежнему нес Юлию на руках. Спустя какое-то время Хадасса прошла к мраморной скамье и села, прислонившись к стене. Она сильно устала после долгого сидения у постели. Ей хотелось танцевать, прыгать, петь песни, но сейчас ей нужно было отдохнуть.
В помещение вошла Лавиния.
— Моя госпожа? С тобой все в порядке?
— Просто я устала, Лавиния. А так все хорошо. Даже прекрасно.
— Может, ты поешь, моя госпожа? Ведь уже три дня прошло, как ты не прикасалась к еде.
Хадассе хотелось не столько есть, сколько спать, но она увидела, как эта девушка беспокоится за нее, поэтому встала и взялась за свою палку.
— Время поста кончилось.
Лавиния улыбнулась ей.
— Я скажу, чтобы что-нибудь приготовили.
— Сначала поговори с Юлием, Лавиния. Госпожа Феба тоже, наверное, голодна.
— Да, моя госпожа, — сказала Лавиния, почтительно поклонилась ей и вышла.
Хадассе хотелось покинуть виллу, лишь бы не видеть больше Марка, но ведь теперь она снова была рабыней, принадлежащей этому дому. Больше она не имела той свободы, которой обладала Азарь, или Рафа.
Она встала и, тяжело хромая, пошла по коридору в перистиль. Ее нога болела, и она села в небольшом алькове, чтобы отдохнуть и подумать. Утреннее солнце согревало внутренний двор, а ей всегда нравился звук плеска воды в фонтане. Она увидела, как Лавиния и еще одна служанка несут поднос наверх по лестнице. В доме было тихо, и это была тишина спокойствия, не такая, какой она была в последние недели. Тени исчезли, тьмы не стало.
Она вспомнила, как ее отец говорил ей когда-то, очень давно: последние станут первыми, и первые станут последними. Юлия была уже с Господом, а Хадассе это еще предстояло. Она закрыла глаза и возблагодарила Бога.
Бог милостив. Искупление Юлии было тому доказательством, и Хадасса чувствовала, что ее служение здесь было выполнено, она свой труд закончила.
Если бы только она могла тут же умереть и тоже оказаться с Господом. Она устала, все ее тело болело, как и ее сердце.