Эхо во тьме

Риверс Франсин

— Сколько раз я целыми днями смотрел на то, как умирают люди, и ничего при этом не испытывал, но я не мог смотреть, как умирают христиане. Я знал, что среди них могла оказаться и ты. — Он снова вздохнул. — Чтобы забыться, я решил взять еще вина. Мне хотелось просто напиться и ничего не помнить. Но Юлия не дала мне этого сделать. Она сказала, что приготовила мне сюрприз. Сказала, что сделала нечто такое, от чего у нас снова все будет хорошо. И вот когда я посмотрел ей в глаза, я понял все. — Хадасса видела, как боль воспоминаний отразилась у Марка на лице, в его глазах. — О Боже, в душе я понял, что она сделала, но

не мог в это поверить! И потом я увидел тебя. Ты отошла от остальных и пошла к центру арены. Помнишь? Ты стояла в одиночестве. — Лицо Марка снова исказилось от невыносимых воспоминаний.

Марк подошел к Хадассе ближе, желая видеть сквозь покрывало ее глаза и понять, о чем она думает.

— Ты веришь мне, или все равно думаешь, что и я в этом виноват?

— Я верю тебе.

— Ты боялась, потому что не знала, что я с тобой сделаю, если мне станет известно, что ты жива.

Она покачала головой.

— За тебя боялись другие люди, — сказал Марк, посмотрев на Александра и Рашида. — И не напрасно. Юлия снова могла бы убить тебя.

— Я знала это.

— Но ты не знала, что мог бы сделать я, — грустно сказал Марк. — Так ведь? — Когда Хадасса ничего не сказала в ответ, он решил, что не ошибся в своих рассуждениях. — Ты помнишь, как говорила мне, что молишься о том, чтобы Бог открыл мне глаза? Он открыл их мне, Хадасса. Святой местью. Я увидел тот день. Я увидел все. Я увидел Юлию, ее друзей, самого себя так, как если бы в темной комнате зажгли светильник и все вдруг предстало в истинном виде. — Марк сжал кулаки.

— Когда лев сбил тебя с ног, я почувствовал, что во мне не стало самой жизни. Не стало ничего, что для меня когда-то что-то значило, — все это сдуло, как пыль ветром. Я во всем винил Юлию. Самого себя. Иисуса.

Александр не отходил от Хадассы. Марк смотрел на него и понимал, что этот человек тоже любит ее. Именно он позаботился о ней, когда она сильнее всего нуждалась в помощи. В какой-то момент в Марке пробудилась гордость, подсказывающая, что лучше ему уйти и позволить Хадассе остаться с Александром. Зачем изливать душу, если тебе все равно укажут на дверь? Но уйти он не мог. Какими бы ни были отношения между Хадассой и этим врачом, Марк должен сказать ей все, будь проклята эта его гордость.

Он снова вздохнул, чтобы успокоиться, и продолжил:

— Я отправился в Палестину, чтобы проклясть Бога, потому что был уверен, что Он отверг тебя, как и я. Я поехал туда, потому что любил тебя. И по-прежнему люблю.

Александр нахмурился. Повернувшись к Хадассе, он увидел, что она вся дрожит. И все же, когда Марк протянул к ней руку, она отстранилась. Что заставило ее сделать это? Страх? Или же что-то еще?

Рашид тоже нахмурился, обеспокоенный и смущенный такой откровенностью Валериана. Римлянин нисколько не стыдился открыть свою душу перед женщиной. Но стало ясно одно: этот человек не виноват в том, что Хадасса оказалась на арене. Он скорее сам был готов выйти на арену, навстречу львам.

Над двором повисла звенящая, напряженная тишина.

Александр медленно вздохнул и печально скривил губы. Он посмотрел Марку в глаза, потом сделал шаг назад.

— Мы оставим вас.

Рашид нехотя спрятал свой нож обратно в ножны.

Хадасса схватила Александра за руку.

— Прошу

тебя, не уходи, — прошептала она.

Он положил руку ей на плечо.

— Ты знаешь, я люблю тебя, — тихо сказал он. — Но лучше тебе выслушать его до конца, а потом решить, что тебе действительно нужно.

— Это ничего не изменит, — сказала Хадасса, едва не плача. — Ничего.

— Ничего? Ты забыла то, что сама утверждала, Хадасса? Для Бога нет ничего невозможного. — Александр нежно дотронулся до ее покрывала. — Тебя удерживает Божья воля или твоя собственная? — Когда Хадасса ничего не ответила, он взял ее за руку. — Лучше тебе сначала в этом разобраться. — Поцеловав ей руку, он отошел от нее и сделал знак Рашиду.

Когда Александр и Рашид ушли, Хадассе стало по-настоящему страшно. Марк стоял и смотрел на нее таким взглядом, от которого у нее закружилась голова.

— Я люблю тебя, — снова сказал он. — Я любил тебя тогда, люблю и сейчас. Я любил тебя всегда, даже тогда, когда был уверен, что это не ты, а кто-то, называющий себя Азарь.

Она почувствовала, что теряет силы.

— Это огромная честь для меня, — сказала она дрожащим голосом, едва справляясь со слезами.

— Честь… — произнес Марк. — Но мне нужны не какие-то пустые слова, мне нужна твоя любовь.

У нее перехватило дыхание.

— Я не знал, что такое прощение, пока ты не открылась Юлии, — с трудом проговорил Марк. — Когда в Галилее я принял Христа, я почувствовал себя прощенным, но понимать истинный смысл прощения научила меня только ты. — Простит ли она его за то, что он не защитил ее?

— Я не учила тебя ничему, Марк. Тебя научил Бог.

— Но ты была орудием в Его руках. Ты всегда была светом в моем доме, даже когда боялась меня настолько, что вся дрожала, как только я появлялся. Мне нужно было увезти тебя от Юлии, что бы ты мне ни говорила.

— И что бы потом стало с нами? Что бы стало с ней? — У Бога всему свое время.

Он услышал слезы в ее голосе и преодолел последние шаги, которые их разделяли. Испытывая невероятное волнение, он протянул ей свиток. Когда она взяла его, ее руки дрожали. Она все время держала голову опущенной.

— Однажды я уже просил тебя выйти за меня замуж, и ты отказалась. Ты сказала, что причина твоего отказа в том, что я не верю в Бога. Теперь я в Него верю, Хадасса.

— Это было давно, Марк.

— Для меня это было вчера.

Она отошла от него.

— Я уже не та девочка.

Ее всю трясло, колени подкашивались. Ей хотелось, чтобы он ушел… Но если он уйдет, ей захочется умереть.

— Скажи мне, что ты не любишь меня, Хадасса. Скажи мне прямо, что больше не испытываешь ко мне никаких чувств, и я оставлю тебя в покое.

Она продолжала бороться со слезами.

— Я люблю тебя так, как братья и сестры во Христе любят друг друга.

Марк провел кончиками пальцев по ее покрывалу, и она отпрянула от него.

— Поклянись мне, что ты любишь меня только братской любовью.

— Христиане никогда ни в чем не клянутся.

— Тогда скажи мне прямо. Скажи мне, что ты не любишь меня так, как я тебя.

Она покачала головой, не в силах говорить.

— Я хочу жениться на тебе, Хадасса. Я хочу, чтобы у нас с тобой были дети. Я хочу стареть вместе с тобой.